Тасмина Пэрри - Признание в любви

Ознакомительный фрагмент

«Слишком хорош», – поймала себя Эми на мысли, которая не раз приходила ей в голову.

Дэниел Лайонс был суперзвездой в любом окружении и в любой ситуации. А она была простой девчонкой из Квинса, с заметным американским акцентом, сломанным пальцем на ноге и татуировкой в виде незабудки на плече, сделанной в Гарлеме в ночь после съемок клипа Кея Дабл Свагга. С чего она взяла, что сможет стать прекрасной и элегантной женой дипломата?

– Слушай, милая, а почему бы тебе не вернуться домой?

Эми почувствовала, как Энни положила руку ей на колено, и попыталась улыбнуться.

– Не знаю, хватит ли у меня денег на такси. – Эми допила коктейль. – Ты не против, если я займу твой диван?

– Конечно нет, глупая. Но я не о сегодняшнем вечере, я о Рождестве. Почему бы тебе не вернуться в Нью-Йорк?

Эми подняла глаза на подругу.

– К маме и папе?

– Почему бы и нет? Сейчас ведь сезон отпусков, не так ли? Идеальное время для того, чтобы провести его с семьей и друзьями и вспомнить о том, что важно по-настоящему.

– К слову об отпусках… В кассы аэропорта не пробиться, а переплата за билет обойдется в тысячу баксов.

– Ну, я могла бы дать тебе взаймы.

Эми сжала ладонь подруги.

– Это очень мило с твоей стороны, но я уже взрослая девочка. Я справлюсь. Я могу отправиться домой в январе, когда перелет будет стоить дешевле.

– Ну, в таком случае мы можем поехать к моим родителям, – просияла Энни. – Не бросать же тебя в одиночестве на праздники, а?

Эми была тронута ее заботой, но она уже бывала в доме родителей Энни. Они были (если такое вообще возможно) еще более эксцентричными, чем их дочь. Томас, отец Энни, иллюстрировал детские книги, а все свободное от работы время трудился над различными «изобретениями», ни одно из которых так и не увидело свет. Мать была скульптором и зарабатывала сущие гроши, преподавая гончарное дело в местном колледже. Они жили в большом старом особняке в самом непрестижном северном пригороде Лондона. Да, там царила теплая, гостеприимная атмосфера, но Эми запомнились пугающий скрип крыши и запах псины, которым щедро наделял каждую комнату старый ирландский сеттер Брюнель.

– Да, я знаю, что там дурдом, зато будет весело! – воскликнула Энни, проявляя свои телепатические способности. – А если нет, ты все равно отвлечешься от своих проблем.

Она была права, конечно, но мысль о том, как близка Энни со своими родителями, внезапно заставила Эми вспомнить о своих маме и папе и осознать, как она по ним соскучилась. Одиночество накрыло ее так неожиданно, что слезы снова хлынули по щекам.

– О, милая, ну что такое? – спросила Энни, сгребая ее в объятия и прижимая к своей широкой груди.

– Может быть, ты и права. Может, мне действительно нужно поехать домой. Но как? Я не могу взять у тебя деньги, а у меня не осталось ни пенни.

Энни на мгновение задумалась.

– А как насчет курьерских рейсов? – спросила она. – Ты кладешь себе на колени багаж – какие-нибудь деловые бумаги, или донорскую почку, или еще что-нибудь, – и тебе оплачивают половину билета.

– Никогда о таком не слышала.

– Они существуют, я уверена, – решительно заявила Энни. – Завтра заглянем в Интернет. Ну а сейчас я буду укладывать тебя спать!

Энни убрала тарелки и прогнала Эми в ванную, вручив ей пушистую пижаму из собственных запасов, а затем начала превращать гостиную в плюшевый будуар и завершила это действо набрасыванием мехового покрывала на разложенный диван.

– Та-да! – воскликнула она, когда все было сделано. – Теперь тебе достаточно устроиться поудобнее, и я гарантирую, что к утру ты почувствуешь себя лучше.

Благодарно кивнув, Эми забралась в постель и выключила свет.

Слишком большая пижама мягко льнула к телу, коктейль с водкой вызывал чудесную сонливость, но Эми никак не могла заставить себя не думать обо всем, что произошло.

– Я тебя слышу, – пропела Энни из соседней спальни.

– Что ты слышишь, я же ничего не делаю? – нахмурилась Эми.

– Я слышу, как твой маленький мозг опять и опять прокручивает последний разговор с Дэниелом. Прекрати, иначе ты сведешь себя с ума.

Эми громко рассмеялась. Энни неспроста называли лучшей в мире советчицей.

– Ладно, ладно. Буду думать о чем-нибудь другом.

– Думай о Нью-Йорке, – откликнулась Энни. – Думай о снеге, который падает на Эмпайр Стейт билдинг, о сексуальных парнях, которые катаются на коньках в Централ-парке, нарядившись в тирольские костюмы.

Откинувшись на подушки, Эми попыталась представить маленький дом на Кармайкл-стрит, украшенную гирляндами и шарами елку, родителей, которые попивают эгг-ног[6] и спорят из-за хлебного соуса. Она приглашала Дэниела поехать к ней домой на Рождество, но он отказался, ссылаясь на работу и обязательства перед семьей. Оглядываясь назад, Эми понимала, что это должно было ее насторожить. Да, в их с Дэниелом отношениях были волшебные моменты, например летняя неделя в деревушке Фискардо на острове Кефалония, когда они прогуливались до гавани, словно нарисованной пастелью, и пили узо[7] в прибрежных барах, – это был лучший отпуск в ее жизни. Эми нравились их осенние прогулки в Гайд-парке, во время которых можно было ворошить ногами опавшие листья и целоваться на скамейке; нравилось устроиться в Кенсингтонском мьюз-хаусе, есть пиццу и смотреть «Нетфликс»[8]. Возможно, если бы она предлагала Дэниелу провести ночь в опере, а вечер на игре в поло, сейчас все было бы иначе.

Слеза защекотала щеку, и Эми сердито стерла ее вместе с негативом и пораженческими мыслями. Если Дэниелу Лайонсу не нравилась она и ее увлечения, то пошел он к черту. Никто в Квинсе не осуждал Эми за то, как она ест овощи и чем зарабатывает себе на жизнь. Никто на Кармайкл-стрит не заставлял ее чувствовать себя недостаточно хорошей, наоборот, ей советовали выбраться из старого района, посмотреть мир и стать кем-то, кем они могли бы гордиться. Там, дома – в ее настоящем доме, – Эми была звездой караоке, соседской девчонкой, которая выбилась наверх, маленькой дочкой Кэрреллов, которая, танцуя, проложила себе путь в Европу. Конечно, и в Квинсе находились люди, которые радовались тому, что она не достигла вершины, но пусть они тоже отправляются к черту. Девушка позволила себе улыбнуться: она чувствовала, как прежняя Эми шаг за шагом возвращается к реальности. И о чем ей жалеть, если подумать?

Ей двадцать шесть лет, а она уже танцевала на Бродвее и в Берлине, да еще в Уэст-Энде. Для приятелей из Квинса она была звездой, и Эми знала, что ей достаточно вновь оказаться в их компании, чтобы почувствовать себя значительно лучше. Но улыбка на ее губах поблекла, когда девушка вспомнила, что от дома ее по-прежнему отделяют три тысячи миль, а ее банковский счет не выдержит испытания покупкой билета на самолет. До встречи с Дэниелом – до того, как она сломала палец, – с деньгами было туго, но Эми справлялась. Нельзя сказать, чтобы танцорам хорошо платили, но, когда ты участвуешь в шоу и выходишь на сцену восемь раз в неделю, а потом спишь весь выходной напролет, у тебя просто нет времени на то, чтобы потратить деньги. Оставшись без работы на такой долгий срок, несмотря на ежедневную оплату в баре «У Форджа», Эми уменьшила свой банковский счет. Причем «уменьшила» – слишком мягкое слово: она исчерпала его до дна. Если бы кто-то бросил туда монетку, послышалось бы эхо.