Бог Боли (ЛП) - Кент Рина

Поэтому видеть ее такой чертовски небрежной по отношению к ним заставляет меня хотеть кого-то убить.

Я достаю бутылку с насыщенной кислородом водой и промываю порезы на обеих ее ногах, а затем начинаю наносить мазь.

— В следующий раз, когда ты поранишься, клянусь гребаным Богом... — я замираю от напряжения в голосе.

Чем больше я прикасаюсь к ней, тем быстрее боль и гребаная ярость поглощают меня.

Я чувствую дрожь в ее теле, прежде чем ее мягкий голос заполняет мои уши.

— Я не хотела. Я только хотела...

— Сбежать, — заканчиваю я за нее. — Это, блядь, невозможно.

— Мой отец придет за мной, — бормочет она, но это не звучит как угроза, скорее как информирование меня о фактах. — Он найдет меня и тебя, и когда он это сделает, все закончится плохо.

— Этого острова нет на карте, а все твои вещи я оставил в Штатах. Он не сможет найти тебя.

Воцаряется тишина, пока я продолжаю наносить крем на порезы, не глядя на нее.

Через мгновение до меня снова доносится ее нежный голос, элегантный, мелодичный и созданный для меня.

— Что ты собираешься делать со мной, Крейтон?

— Оставить тебя у себя.

— А потом?

— Потом не будет.

— Как долго ты собираешься держать меня у себя?

— Нет никаких ограничений по времени.

— Значит, мы будем жить на острове до конца наших дней?

— Если понадобится.

— Ты не можешь этого сделать, — ее голос становится паническим. — У нас обоих есть жизнь, семьи, друзья, будущее.

— Будущее, в котором ты будешь замужем за кем-то другим, ни хрена не будет существовать, Анника.

Я закрываю аптечку, собираясь встать и успокоиться, прежде чем действовать в соответствии с мрачными мыслями, дико мечущимися в моей голове.

Нежная ладонь опускается на мою грудь, поглаживая зажившую пулевую рану, трогая, трепеща, исследуя.

— Больно?

— Больно, — я хватаю ее руку и хлопаю ею по громыхающему рядом органу. — Прямо здесь, блядь.

— Мне так жаль. — Она опускается на колени лицом ко мне, и меня приветствуют слезы боли, которые катятся по ее щекам. — Я знаю, что ничто из того, что я скажу, не отменит того, что произошло, и никакие оправдания не оправдают этого, но я хочу, чтобы ты знал, что с тех пор я ненавидела себя каждый день. Я не могла нормально спать, есть или дышать и смогла выжить только после того, как узнала, что ты в безопасности. Мне очень, очень жаль, Крейтон.

— Извинений недостаточно, — я впиваюсь пальцами в тыльную сторону ее руки. — Ты должна заглаживать свою вину передо мной всю оставшуюся жизнь.

Она тяжело дышит, звук эхом отдается в воздухе.

— Если я это сделаю, ты оставишь свою обиду?

— Не беспокойся об этом.

Ее глаза сверкают раздражающим вызовом.

— Ты можешь вымещать на мне свою ярость сколько угодно, но я не позволю тебе использовать меня, чтобы уничтожить мою семью.

— У тебя нет выбора.

Она начинает вставать, но я толкаю ее спиной к матрасу.

И прежде чем она успевает пошевелиться, я распахиваю ящик тумбочки и достаю свои веревки и специальные игрушки, которые я приготовил специально для нее.

Глаза Анники расширяются, и она борется со мной, но это бесполезно.

— Я не сделала ничего такого, за что меня можно было бы наказать.

— Давай посчитаем, что ты сделала неправильно. Кроме того, что ты стреляла в меня, ты еще и ушла.

Я пристегнул ее руки к столбику кровати.

— Ты встала и исчезла, оставив меня умирать.

Ее борьба медленно угасает.

— Я не хотела. Папа заставил меня.

— Я устал от твоего отца.

Я перехожу к ее лодыжкам, привязывая их к изножью кровати. Она проверяет веревки, но знает, что лучше не тянуть за них, так как они только затянутся.

— Так вот почему ты так злишься? Потому что я ушла? Мне не разрешали навещать тебя, но я хотела, Крейтон. Если бы это зависело от меня, я бы никогда не оставила тебя. Даже если бы меня за это посадили.

— И поэтому ты вернулась в Штаты, готовая выйти замуж за первого сукина сына, которого выберет для тебя твой отец?

Я стою у подножия кровати и тереблю игрушку, затем включаю ее.

— Он тот самый ублюдок, которому ты всегда улыбалась и называла святыней?

— Что? Нет... — ее слова заканчиваются стоном, когда я ввожу игрушку глубоко в ее киску и нажимаю вибратором на ее клитор.

Пояс ее халата расстегивается под моими руками. Она выгибается дугой, и веревки тянут ее обратно вниз. Из-под ткани выглядывает розовая грудь , сосок морщится и напрягается в ожидании внимания.

Но этого зрелища недостаточно.

Ничего не достаточно, когда дело касается этой девушки.

Меня мучает потребность поставить свое клеймо на ее коже и под ней, чтобы она не могла дышать, не чувствуя меня.

Чтобы она не могла дышать без меня.

Невозможно существовать, если меня нет рядом.

Я хочу, чтобы она почувствовала ту гребаную боль, которую почувствовал я, когда проснулся и узнал, что она ушла.

Я извлекаю пробку, и ее глаза расширяются, пока она борется с веревками.

Мои движения методичны, пока я смазываю ее соками, вытекающими из ее киски.

Все мои силы уходят на то, чтобы не заменить игрушку своим ноющим членом. Но это произойдет.

Со временем.

— Держу пари, твоя попка соскучилась по шлепкам, little purple.

Стон — это все, что я получаю в ответ, когда погружаю пробку в ее заднее отверстие.

Звук переходит в хныканье, когда я толкаю его внутрь, все дальше и дальше, просто чтобы поиздеваться над ней.

Когда она задыхается, ее кожа становится розовой, готовясь к оргазму, я отпускаю игрушку.

— Не кончай.

Я скрепляю свой приказ шлепком по заднице и иду к шкафу.

Анника извивается, пытаясь и не пытаясь создать большее трение из-за своего положения, но ее взгляд следует за мной.

Мои пальцы раздвигаются вокруг кожаного ремня, и я медленно покачиваю его в кулаке, пока иду обратно к кровати. Борьба Анники прекращается, ее губы расходятся в стороны, а кожа покрывается красным румянцем.

— Ты думаешь, что сможешь так легко жить дальше? Думаешь, я тебе позволю? — я обнажаю ее пышные сиськи и опускаю ремень на твердые кончики.

Она бьется в конвульсиях, выгибаясь дугой, пока ее не удерживают веревки.

— Кр..., — ее выразительные глаза встречаются с моими, умоляя, прося, умоляя, — Не надо... Крей...

— Не называй меня так.

Две плети подряд обрушиваются на ее грудь и киску, заставляя ее вскрикнуть и застонать.

— Ты потеряла право называть меня так.

Слезы текут по ее щекам, даже когда ее отверстия открываются и закрываются, растягиваются и умоляют игрушки. Я увеличиваю интенсивность, наслаждаясь видом ее соков на матрасе. Я собираюсь заставить ее обливать простыни снова и снова, пока она не кончит.

Я бью ее в ритм с вибратором, и она вскрикивает, когда оргазм вырывается из нее.

— Ты не заслужила этого, но я буду мучить тебя этим.

Я бью ее по киске и увеличиваю скорость вибратора. Каждый раз, когда из нее вырывается оргазм, она разражается рыданиями, извивается и заставляет путы плотнее прилегать к ее фарфоровой коже.

Коже, на которой остались мои следы, все красные, злые и мои.

Ее лицо раскраснелось, залито слезами, пот катится по шее и покрывает ее тело.

С каждым оргазмом она становится все более вялой, вся накачанная до предела от избытка возбуждения. Каждый раз, когда я думаю, что она больше не может кончить, она кончает, с низким стоном и подергиванием бедер.

Но ни разу она не умоляет меня остановиться. Она принимает это, каждую развратную часть этого. Ее глаза даже блестят от желания, когда я бью ее кнутом и заставляю испытывать оргазм.

Эта девушка создана для меня. Ее покорность — это все, чего я когда-либо жаждал. Все, чего я хотел.

Но что-то в ее глазах беспокоит меня. Они вернулись к тому печальному состоянию, абсолютно тусклому и безжизненному.

Я расстегиваю ее путы, и она вздрагивает каждый раз, когда моя кожа соприкасается с ее. Учитывая количество оргазмов, которые я из нее вытянул, любое прикосновение должно быть подобно молнии.