Подонок. Я тебе объявляю войну! (СИ) - Шолохова Елена

Я больше не хочу думать о той ситуации, но не могу. Мысли сами лезут в голову. И не только мысли. Внутри, где-то под ребрами как будто скатывается ледяной ком. Сначала размером с горошину, но он растет и от него по жилам расползается противный тянущий холод.

Я понятия не имею, что за пакет имеет в виду Яна или кто там, но откуда-то… даже не знаю, а чувствую, что это не ложь, не наговор. Что-то действительно было. Что-то плохое…

Помешкав, звоню маме. Она в приподнятом настроении. Благодарит меня за то, что навестила ее сегодня, принесла вкусненького, а еще за Стаса.

— Хороший мальчик… — говорит она. — Я рада… А Денис?

— Мам, с Денисом мы все решили. Мы расстались, не думай об этом.

— И как он?

— Мам, я хочу кое о чем спросить, — неуверенно начинаю я. Боюсь. Боюсь ее реакции и, наверное, боюсь правды. — Только, пожалуйста, не волнуйся. Мне просто нужно знать… Очень нужно! Для меня это важно.

— Что такое, Женя? — слышу по голосу, как она тотчас напрягается.

— Мам, я хочу тебя спросить о том дне, когда… когда тебе плохо стало. Что все-таки тогда случилось?

— Ну-у, я же говорила уже… Я мыла спортзал… и стало плохо вдруг…

— Мам, пожалуйста! — умоляю я. — Не начинай опять. Не ври мне. Я ведь всё уже знаю. Я знаю, что там девчонки из моего класса издевались над Меркуловой, а ты их застукала…

— А-а… от-т-куда… — охнув, сразу начинает заикаться мама.

— Мне Стас всё рассказал. Ну, почти всё. Это он тебя потом в больницу увез… Мам, а пакет… ты помнишь про пакет?

Мама долго молчит, я даже пугаюсь.

— Мам, с тобой все нормально?

— Жень, я правда не знаю, кто это был, — наконец отвечает она.

— В смысле не знаешь?

— Ну… он же со спины подкрался… Да, те девочки издевались над ней… я даже видела кровь… Помню, что стала ругать их… А потом кто-то надел мне на голову пакет… со спины… Я не видела, кто…

— Ч-что? — переспрашиваю я, леденея.

— Я не видела к-кто… не знаю… Зачем т-ты спрашиваешь?

Горло перехватывает спазмом. Бедная моя мамочка…

— Женя?

Сглотнув, с трудом выдавливаю:

— Да, мам… — а у самой мелко-мелко дрожат губы.

— А п-почему ты спросила?

— Просто так… — из последних сил произношу ровно. А слезы уже льются ручьем. — Я очень люблю тебя, мамочка. Спокойной ночи. Д-до завтра.

На одном выдохе выпаливаю я и нажимаю отбой. И больше не в силах сдерживаться, сгибаюсь пополам с глухим воем.

76. Женя

Всю ночь не сплю. Ни на минуту глаз не смыкаю. То верчусь в постели, то встаю и бесцельно слоняюсь из угла в угол, не зная, куда приткнуться.

Уже не реву — наревелась вечером до икоты. Но легче не стало. Только глаза теперь сухие и воспаленные. А в груди как болело, так и болит. Как жгло, так и жжет. Будто бритвой изнутри меня всю исполосовали.

Всё думаю про маму, про то, какой ужас бедная моя пережила в этом спортзале, и задыхаюсь от горечи и ярости. Эти мысли сводят с ума. И в голове, не умолкая, звучит мамин голос: «Девочки издевались, а он подкрался сзади и надел пакет…».

Знать бы точно: кто он? И холодею от страшной мысли: а вдруг Стас? Ведь он же соврал мне, что никто над ней не издевался, что это был просто несчастный случай.

Нет! Не мог он. Ну, не мог, твержу в отчаянии, словно стараюсь сама себя убедить. Стас не сволочь, не подонок, он не стал бы измываться над беззащитной больной женщиной. Он вообще маму спас. Отвез ее в больницу.

И разве мог Стас говорить мне о любви, если бы сделал такое?

Но… зачем он тогда соврал мне? Да и не всегда Стас был со мной таким, если уж честно.

Память, как по заказу, тут же включается на полную и подсовывает мне моменты за моментами. Как он меня оскорблял, как шантажировал фоткой, как гнался за мной и обыскивал, как в первый же день грубо затолкнул в машину и увез черт знает куда и чуть до инфаркта не довел со своей собачьей шуткой.

Он мог и с мамой просто «пошутить», не зная, что она больна. Может, даже не со зла, а по дурости. Так, как уже шутил надо мной. Эти «шуточки» как раз одного уровня. Ну а потом просто испугался, когда маме стало плохо, и попытался хотя бы не допустить самого страшного.

И потом, Яна, ну или кто там мне написывает, неспроста ведь припомнила этот проклятый пакет. Будь в этом виновен кто-то другой, зачем бы она вообще стала про это писать?

Кто еще мог? Стас ведь сам сказал, что в тот день все уже ушли, кроме него, Милоша и девчонок. И тут же вспоминаю, как Стас занервничал тогда, в Новосибирске. Я ведь еще сразу подумала, что он что-то скрывает. Просто не хотела в это верить.

Господи, ну за что это? Как мне теперь быть? Ведь всё, всё говорит о том, что это Стас, а внутри все равно ноет и скулит: только бы это был не он!

Потому что если это он… я даже не знаю, как потом верить людям, как простить себя за то, что влюбилась в него, как вообще всё это пережить…

Утром еду в гимназию совсем другим человеком. Из меня будто ушло все живое. Осталась только оболочка и рефлексы.

Сегодня я приезжаю не как обычно — за полчаса до начала занятий, а даже с опозданием. Как раз во время перемены между первым и вторым уроками.

В холле людно, но для меня вся эта толпа сейчас как белый шум. Я ее вижу и не вижу, слышу и не слышу. Пока взгляд не сталкивается с другим взглядом, черным, жгучим.

Смолин…

Сердце тут же болезненно дергается и начинает судорожно метаться в груди, пока он устремляется ко мне.

Завидев меня, Стас идет и улыбается, аж сияет, но улыбка его по мере приближения постепенно гаснет, а в лице проступает беспокойство.

— Жень, что-то случилось? — спрашивает он встревоженно. Сжимает мои плечи. Пытливо заглядывает в лицо.

Я поднимаю на него глаза, но чувствую себя такой измученной, прямо какой-то истерзанной. И вместо внятного ответа выдаю какой-то полустон-полувздох.

Как же хочется уткнуться ему в грудь и просто замереть в его объятьях. И чтобы весь этот кошмар оказался просто дурным сном. Но это не сон…

Я вглядываюсь в его черты, в его глаза. А в голове стучит: это был ты или не ты? Но почему-то этот вопрос застревает в горле, и я как рыба только беззвучно открываю рот.

— Жень? — еще больше пугается Стас. — Что с тобой?

Но тут звенит звонок. В коридоре мгновенно становится тихо и пусто.

— Идем? Или тебе плохо? Может, тебя к врачу отвести? Ты жутко бледная…

Я качаю головой и с трудом выдавливаю:

— Идем на урок.

Мы поднимаемся в аудиторию. Стас все время обеспокоенно поглядывает на меня. А я, наоборот, не могу на него смотреть.

На уроке сижу в оцепенении, никак не могу включиться в процесс. Слушаю математика и не понимаю. И на все его вопросы хлопаю бессмысленно глазами.

В конце концов, Арсений Сергеевич, решив, что я заболела, отпускает меня домой.

— Я Платонову скажу, что отпустил тебя, чтобы за пропуски не ругали…

— Спасибо, — бормочу я, складывая вещи в сумку.

Стас тоже подрывается.

— А ты куда? Сядь на место, — велит ему Арсений Сергеевич.

— Я провожу…

— Не надо, — прошу я Стаса. — Я тебе потом позвоню.

Случайно ловлю взгляд Яны, и меня прямо передергивает от неприкрытого злорадства, так и плещущегося в ее глазах. Теперь и я не сомневаюсь, что эти сообщения писала она. Может, припереть ее и расспросить как следует? Да, может, так и сделаю, но не сегодня, потом… Сейчас я и правда чувствую себя очень больной.

На следующий день я мало-мальски прихожу в себя.

Нет, мне по-прежнему невыносимо больно от одной мысли, что Стас может оказаться тем подонком, который чуть не угробил маму. И тяжело, будто меня сверху придавило каменной глыбой. Но сегодня я хотя бы способна осознанно делать что-то, отвечать, реагировать. Вчера же совсем какая-то невменяемая была. Вечером Стас звонил, я даже отвечала невпопад.