Нестандартный ход 2. Реванш - De Ojos Verdes

в сердцах кинула девушка, моментально представив, что там за стеной вообразят домочадцы. — А я был уверен, что ты перестала материться… — Иногда душа просит. — Сними ты уже этот ужас, — поперхнулся очередным смешком, проведя ладонью по хлопку. — На утопленницу похожа. — Слушаю и повинуюсь…

Оседлав его бедра, она одним стремительным движением сдернула одеяние через голову, оставшись перед ним полностью обнаженной. И получила обжигающий взгляд вмиг потемневших глаз.

Рома протянул руку и провел по её шраму от начала до конца. Элиза обязательно расскажет ему эту историю. Но потом. Отныне у них достаточно времени, чтобы всё-всё друг другу раскрыть. Лишь упомянула, указывая на безобразный шов:

— Смотри, этот шрам я получила в тот день, когда поняла, что ты — моё всё, а вот этот, — повернувшись щекой, на которой Лена оставила отметину, — в тот день, когда поняла, что я — твоё всё. Идеально для увековечивания таких событий.

Разумовский порывисто сгреб её и прижался губами к этому свежему шраму.

— Прости… — горячо, сокрушенно, отчаянно.

— И ты меня тоже, — потерлась о слегка колючий подбородок.

Его близость действовала на неё дурманом. Она была такой долгожданной в самом заветном её значении… Тотальная, безоговорочная, взаимная…

— Рома, — проникновенно протянула Элиза и взволнованно заглянула ему в глаза, — я хочу тебя. Хочу тебя всего. Хочу, чтобы на этот раз брачная ночь состоялась по-настоящему. Сделай так, чтобы нас никто не услышал…

И он понял. Понял, что её возбуждение — оно другое, не то, что сосредотачивается в сокровенном треугольнике между ног, а то, что зарождается под ребрами рьяным биением и выплескивается глубинным желанием принадлежать. Это желание закружило обоих в огненном вихре протяжного настойчивого зова. И ему невозможно было противостоять.

Мужчина сдернул одеяло и бережно переместил её на бок перед собой, а сам устроился сзади, прижимая к своей груди. Приподнял колено девушки, вынудив перекинуть ногу через его бедро. Затем положил ладонь на девичий живот и осторожно вошел в неё. Вырвав из Элизы приглушенный судорожный вздох. Задвигался. Мучительно медленно. Так, чтобы амплитуда толчков не порождала механических звуков кровати.

Густое, пропитанное их собственным жаром таинство сводило с ума своей неумолимой тягучестью. Миллиметр за миллиметром. Дразняще. На пределе. Девушка откинула голову назад ему на плечо, и Рома тут же нашел её губы в полутьме, одаривая сладкими неторопливыми поцелуями, аккомпанирующими основному действу. Кожа пылала от неспешного, но повсеместно обжигающего трения их тел. Это было похоже на пытку. Соблазнительную неизбежную пытку. Элиза накрыла его ладонь и переплела их пальцы. Накал между ними стал походить на чистое безумие. А они и были безумцами, обрекшими себя на такое ласковое наказание. Ей приходилось пресекать стоны, рвущиеся из груди, ему — сдерживать себя, чтобы не нарастить темп. Это длилось долго… так долго, что, казалось, ночь скоро подойдет к концу.

И когда пик был близок, Рома обдал её горячечным продирающим до костей шепотом: — Моя нарисованная девочка… сильная, упрямая, гордая. Моя единственная. Я люблю тебя, Элиза.

И она вся сжалась. Сжалась и вспыхнула ярко. Как никогда. Заметавшись в его тисках, закусив губу, глотая крики. Он последовал за ней. И это удовольствие на двоих дрожало и дрожало, растянувшись во времени.

Многим позже, уже прийдя в себя, но будучи утомленно расплющенной на его груди и не в силах оторваться от созерцания родной счастливой улыбки, Элиза еле слышно спросила:

— А ты веришь, что люди предначертаны друг другу?

— Отныне я верю во всё, что заставляет твои глаза так блестеть, — его рука лениво перебирает её волосы.

Загадочно улыбнувшись, девушка поведала ему свой сон, изумив рассказом, и оба сошлись на том, что жизнь им наглядно продемонстрировала — идти наперекор провидению не стоит.

Эпилог

Шесть лет спустя…

«…он знал её разной: красивой, замученной таких не бросают на полпути к радости, такие, как правило, малоизученны, такую отдать не захочешь из жадности…». Екатерина Лысенко

Из здания суда вышла роскошная молодая женщина в строгом деловом костюме, тугой хвост длинных иссиня-черных волос которой раскачивался в такт четким шагам, словно выверенный маятник. Цокот тонких каблуков отбивался звонко и хлестко. Чуть ли не высекая искры. Прямую спину атаковали разномастные взгляды: немного завистливые, немного восхищенные, немного пренебрежительные с ноткой восходящей ненависти.

За годы насыщенной практики, полной сокрушительных побед и немногочисленных неизбежных поражений, её нарекли Немезидой — в честь богини возмездия, карающей за нарушение общественных и нравственных порядков. И данное прозвище чертовски ей шло, отражая самую суть естества.

Она приближалась к спорткару, неизменно встречающему её после каждого протяжного заседания. Не дожидаясь, пока перед ней галантно откроют дверь, резко распахнула ту и юркнула в салон.

Рома знал — если его жена спешит укрыться, значит, дела плохи.

Элиза плюхнулась на сидение, отшвырнула портфель назад, скинула туфли и прижала колени к груди, обхватив их руками, и вынуждая ткань юбки медленно ползти вверх.

Еще несколько секунд — и пространство наполнилось бередящим душу глухим воем.

Разумовский придвинулся к ней, поддел за щиколотки и потянул на себя, переложив её ноги на свои бедра, чтобы ей было удобнее, а девушка, устроившись боком, прислонилась щекой к подголовнику. Мужчина не мешал Элизе изливаться в безмолвной горечи. Лишь время от времени целовал согнутые коленки через тонкий капрон. Она не плакала. Выплескивала злость, тяжело дыша.

— Эта тварь пристрастна! — прошипела позже. — Продажная сука пристрастна! Такие не имеют права быть судьями! Вообразила себя всемогущей Фемидой… Мстит рандомной девочке за то, что у самой в семье аналогичная ситуация…

Эмоции девушки давили отчаянием и унынием. Такое бывало редко, но всё же бывало: она корила себя за бессилие перед обстоятельствами, перед несправедливостью этого мира, постепенно выветривая максимализм и идеализм. А на этот раз всё было еще сложнее — в деле фигурировал ребенок, ставший камнем преткновения между родителями. В последнее время Элиза крайне остро воспринимала события, связанные с детьми. По личным причинам.

— Я всё равно буду рассчитывать на апелляцию! — яростно провозгласила она и ударила кулаком по панели.

В такие мрачные вечера Рома отвозил её домой, на несколько часов предоставлял самой себе, чтобы улегся шторм через бурную деятельность — обычно, она активно штудировала все лазейки, делая пометки, и