Наталия Терентьева - Журавль в клетке

– Она очень хорошая девочка, – сказал Соломатько минуты через три после того, как Маша ушла.

Да, – ответила я. – И уже очень большая. И еще очень маленькая. – От нелепости, несуразности, невозможности всей ситуации у меня стали закипать слезы. – Слышишь, ты, идиот?! – негромко крикнула я и хлопнула его по голове сложенным журналом.

К чести Соломатька, он не стал ни заводить какую-нибудь дурацкую игру, неуместную сейчас, ни давать мне сдачи. Он молча откинулся на спинку кресла и внимательно посмотрел на меня.

– Тебе трудно было одной, да, Машка? Я имею в виду растить ее?

– Легко! – отрезала я, зачем-то взяла недопитую бутылку и ушла из комнаты, думая о том, как все это объяснять Маше и как к ней теперь подступаться.

Я увидела издали, что она надевает пальто, чтобы выйти в сад, и решила пока не лезть к ней с оправданиями, тем более что я еще не придумала, что же может оправдать мою дурость. Я походила по первому этажу дачи, снова поднялась на второй, вернее на полуторный, где сидел Соломатько. Дом был построен по очень оригинальному проекту: комнаты находились на разных уровнях, поэтому, чтобы обойти, например, второй этаж, надо было раз пять подняться и спуститься по нескольким ступенькам. На третий этаж, где у нас не было никакого дела, мы, по молчаливому согласию с Машей, не поднимались.

В комнате у Соломатька было совсем тихо. Я постояла немного и осторожно открыла дверь. Он сидел на диване, подтянув коленки к подбородку, что, при его пивном животике, было, наверно, почти йоговским упражнением.

– Объяснилась? – довольно сурово поинтересовался он.

Я даже не сразу поняла, что он имеет в виду Машу.

– Н-нет. Она гуляет в саду.

– Я видел. Садись.

– Да нет, я на минутку. – Я действительно не понимала, зачем вернулась. – Я просто хотела… Извини, но мне не дает покоя одна мысль.

– Да-да?– Он охотно улыбнулся. – Бутылку-то поставь… Там что-нибудь осталось?

Я укоризненно посмотрела на него и поставила бутылку, с которой так и проходила по этажам, на стол. Соломатько тут же налил себе вина и отпил.

– Откуда ты знаешь, что у этой… Даши… на попе была родинка, если она тебе отказала?

Соломатько крякнул, но ответил с ходу:

– Не дала, если точнее. Очень многое в жизни зависит от того, как назвать. Отказала – это же беда, согласись, особенно в восемнадцать лет. А вот не дала – другое дело.

– А я сегодня утром отказала тебе, как ты считаешь? Когда не растаяла от твоих притязаний?

Соломатько тонко улыбнулся:

– Честно? Я и не помню. А насчет Даши… Я за ней подсматривал. Ты поэтому вернулась?

Я хотела сказать что-то остроумное и не злое, но сразу не сообразила. Пока я колебалась, Соломатько взял меня за руку, притянул к себе и свободной рукой провел мне по шее:

– Давай поцелуемся все-таки, Маш, а то как-то все не по-человечески…

Я на секунду замерла, ощутив его губы на своих, прислушалась к своим ощущениям, на несколько мгновений позволила себе расслабиться, потом испугалась – испугалась того, что почувствовала, и побыстрее освободилась. Соломатько тут же откинулся назад и сказал:

– Не обращай внимания, Машка. Это так… – он небрежно махнул рукой, – ветра над опавшими листьями. Давай я лучше к тебе на передачу приду.

– В качестве кого? – спросила я, чувствуя непонятную обиду и пытаясь быстро понять ее причину.

– В качестве переходящего приза. Твоего лично, по жизни. Пойдет?

– Не пойдет. – Я поняла, почему обиделась, и теперь уже обиделась на себя, за свою уязвимость и глупость. Но не удержалась, чтобы не заметить: – А что же мне приз-то такой достался… опавший?

Как грубо… – скривился Соломатько. – Как пошло и цинично! А я ведь, уважаемая, вовсе не то хотел вам сказать. Ну да ладно. – Он вытянул над головой сцепленные в замок руки и с силой хрустнул ими. – Э-эх! Побоксировать бы сейчас. Пойдешь со мной в тренажерный зал? На цокольном этаже у меня помещение для физкультуры, ты не знала?

Я покачала головой.

– Ясно. И не знала, и не пойдешь. Почему у тебя, кстати, дочь так бедно одета? Неужели тебе мало платят?

– Мне всегда не хватает денег, Игорь, – неожиданно для самой себя сказала я. – Извини, я пойду.

Уходя, я видела, как Соломатько с удовольствием потянулся и проговорил:

– Ты приятная, Машка… Нежная такая… М-да. В общем, заходи еще.

23

Падение Бастилии

– Мам, а зачем вообще люди выходят замуж и женятся? – с ходу спросила меня Маша, вернувшись через двадцать минут из сада. Дитя неполной семьи, она, вероятно, уже знала ответ, поэтому заранее покраснела.

– Совсем нет, – покачала я головой и погладила ее по щеке. – Не поэтому. По той причине они встречаются.

Маша внимательно посмотрела на меня.

– А почему тогда?

Отвечать фразой из учебника социальной психологии или приводить примеры других исторических форм семейных отношений? Либо просто сказать, как говорил или думал (или врал) в период своих брачных игр Соломатько: «Чтобы вместе растить детей!» Именно так, с восклицательным знаком. Ну уж нет.

– Ты почему пальто не снимаешь? Околела, пока меня в саду порицала?

Маша сердито повела плечом.

– Хорошо, пожалуйста, можешь еще шапку мою надеть и опустить уши. Почему люди женятся… Шутить можно, Маш?

Маша помотала головой.

– Ладно. Тогда, наверно, все-таки затем, чтобы любить и поддерживать друг друга, когда уже никто больше любить тебя не будет. Вот так люди обещают в красивой и прекрасной юности: «Буду любить тебя, когда ты станешь старой, некрасивой, беспомощной и ворчливой, все равно буду рядом».

– «Will you still need me, will you still feed me when I am sixty four?» 3– задумчиво пропела Маша, постукивая рукой по краю высокого стакана из толстого стекла. – Помнишь такую песенку из «Отеля одиноких сердец», а, мам? А мне еще всегда казалось – глупость какая. Чьи у меня руки? На твои похожи, правда?

– Правда, – неуверенно кивнула я.

– И на… его руки, тоже… Да?

– Да, – постаралась улыбнуться я и обняла Машу. – Просто у нас с ним руки одной формы. Знаешь, на Земле не так много типов рук. Возьми любую книжку по хиромантии и увидишь. У нас с Игорем… – Я вдруг увидела, как Маша замерла, даже перестала моргать, слушая меня. Я вздохнула. – У нас с твоим отцом один и тот же тип… рук. У него ладонь чуть покороче, если ты обратишь внимание. А так – как будто близкие родственники.

– Странно, правда, мам? – Маша прижалась ко мне, и от ее физического присутствия рядом я вдруг ясно почувствовала, что мне надо делать в ближайшее время.

Я знаю это ощущение. Весь мой организм мобилизуется с единственной целью – понять, что надо сделать, чтобы уберечь Машу – от беды, боли, неприятностей, а также от простуды, расстройства желудка и неосознанной зависти бездетных соседок. Ощущение сначала оформляется в неясную мысль, потом в четкую мысль, а затем уже в план действий и определяет все мои поступки на ближайшее время, пока существует то, что может грозить моей дочке. И кто сможет меня упрекнуть в максимализме одинокой мамаши? Полупринудительно-полудобровольно я и есть, в последние пятнадцать лет моей жизни, – одинокая мамаша прекрасной и вовсе не одинокой Маши. И об этом не жалею.