Наталия Терентьева - Там, где трава зеленее

Женя охнул и ахнул, увидев красавицу Варю с распущенными светлыми волосиками, в модных брючках с лохматой аппликацией внизу, протягивающую ему букет персиковых роз и белых лилий. Варя протянула ему еще и руку, Женя руку поцеловал, расшаркиваясь. Потом поцеловал Варю, отыскал глазами меня и послал мне воздушный поцелуй. Варька была счастлива, потрясена и с прискоком подбежала ко мне:

— Пошли к нему!

Странно. Что-то такое вдруг как будто проскользнуло у моего лица. Будто слово или звук — но никто ничего не говорил… Или какой-то смутный образ… но я бы ни за что не сказала — что именно я увидела. И мне почему-то показалось — не надо. Не надо ходить к Жене.

— А может, не пойдем? Поехали домой, а?

На Варьку жалко было смотреть.

— Почему? Почему, мама? Ты плохо себя чувствуешь?

— Да нет… Наоборот… Просто… Не знаю, как объяснить… Мне кажется… Да нет, глупости. Пойдем.

Я подумала, что, скорей всего, я потихоньку вползаю в депрессию, которой безумно боялась с того самого дня, когда Саша тихим голосом объявил, что жить с нами больше не хочет. Я знаю, что это такое. Я там бывала. И не раз. Дважды, как минимум, за свою жизнь. В той депрессии, которая не хандра, а медицинский диагноз. От которой можно по рецепту купить в аптеке антидепрессанты или зайти в ванную и повеситься. Потому что все равно. Потому что смысла нет. Потому что жить незачем.

Я страшно боялась проснуться однажды утром и захотеть обратно в сон — только бы не жить, только бы не думать, только бы не болело…

Но ничего такого со мной после рождения Вари, слава тебе господи, не происходило. И сейчас не должно произойти. Не должно. Сказала я сама себе, посмотрела в огромное зеркало над парадной лестницей и постаралась увидеть, какая же я красавица. Молодая, стройная. Какая же у меня чудесная дочь, как ей важно, чтобы я вот так держала ее за руку еще лет… семь, а то и десять. Какая к черту — депрессия?

За кулисы мы прошли легко, никто нас не остановил. Я почему-то думала, что к Жене не будут пускать, даже приготовила все тот же тассовский пропуск, который надо сдать в обмен на трудовую книжку.

В этом театре Женя играл как приглашенный актер, «на разовых», поэтому собственной, «именной» гримерки у него не было. Мы спросили у милой женщины, которая несла сразу несколько костюмов, поднимая их высоко над головой, чтобы не подметать пол, где Женя переодевался.

— А вон там, в конце коридора, где кавалер стоит… с букетом, — ответила костюмер.

Наверно, ждет красоточку Ирку, подумала я. Он обернулся, и я вспомнила, что уже видела его сегодня. В антракте, когда мы пили в буфете сок, он поглядывал на меня, а я еще подумала, вот какой симпатичный мужчина, и кольца, кажется, нет. Но представить, что я с ним сближаюсь… Иногда мне кажется, что Саша — вообще единственный мужчина, вызывающий у меня внятный женский отклик. Женя — не в счет. То, что было под монстерами, — необъяснимо. Хотя…

Дверь гримерки, возле которой стоял импозантный мужчина, открылась. Он машинально поправил шейный платок — оскот, такие платки очень любил мой отчим, у него их было штук десять, с разным рисунком, — и улыбнулся.

Женя Локтев, не замечая нас с Варей, остановившихся на расстоянии двух метров, протянул мужчине руку. Тот переложил цветы в свободную руку и пожал руку Жене. Потом он сунул букет себе под мышку и сжал Женину руку уже обеими руками. А затем приложил ее к своей щеке. Женька наклонил голову туда-сюда. Импозантный мужчина прижал Женину руку сначала к своему плечу, а потом к губам. Тут Женя заметил нас и растерянно улыбнулся. И помахал свободной рукой.

— Женик… Привет! — Я тоже растерялась, почувствовала, как заметалась Варька, и крепко сжала ее руку. — Я на секундочку… а то я статью для «Бог» пишу… вот, тоже, пришла…

— Ага… — Женька переводил глаза с мужчины на меня и обратно. Раз взглянул на Варьку и тут же отвел глаза. — Ну вот… познакомьтесь… Это — Лена, журналистка. Воскобойникова… И Варя, ее дочка…

— Гусев, — представился мужчина сам, хотя мог бы этого не делать, особенно в присутствии журналистки.

— Мне приятно. — Я постаралась улыбнуться. — Прекрасный спектакль, Женя. И ты — просто блеск!

— Правда? — В его глазах я увидела другой вопрос. Про ресторан и как вообще быть…

— Мы пойдем, а то, боюсь, материал уйдет.

— Ага, ну давай. Я позвоню, Ленка! — Он сделал шаг ко мне и остановился.

Я помахала ему рукой. И Варька помахала ему рукой. И он свободной рукой помахал нам обеим. Вторую его руку держал импозантный мужчина Гусев и, похоже, собирался тоже помахать нам букетом белых роз.

— Как для невесты, да, мам? — сказала Варька, когда мы спускались в гардероб.

Я опять посмотрела на себя в парадное зеркало и нашла, что стала за это время еще лучше, еще моложе и красивее.

— Как раз с такими золотыми штучками… Я видела у одной невесты в журнале… смотрела, думала, у тебя будет такой букет…

— Варюша… — Я поцеловала ее в сбившийся пробор. — Ничего, у меня еще будет такое прекрасное свадебное платье, красивое необыкновенно, с длинным прозрачным шлейфом, и ты понесешь шлейф.

— Не-а… — покачала головой Варька. — Другие понесут… мальчики или девочки…

— А ты?

— А я буду бить в барабан!

— Варюша… А разве на свадьбе бьют в барабан?

Варька снисходительно посмотрела на меня:

— Ну конечно, мам. Когда объявляют, что невеста идет…

Дома Варя вспомнила, что мы забыли отдать дискету Жене.

— Ничего, Варюша, в следующий раз.

— Мам, а этот дядя, который дарил цветы Жене, он странный, да?

— Странный, Варюша.

— А… Женя… — Варя посмотрела на меня, — он тоже… странный?

— Женя… талантливый и, по-моему, очень несчастный человек, — ответила я вполне искренне.

Очень своевременно раздался звонок мобильного. Я поймала себя на том, что жду, как на дисплее телефона появятся слова «little grapes», под таким именем я записала номер Толи — те самые «виноградинки», которые раскачивались у него на мониторе.

Моя покойная бабушка, в честь которой названа Варькина любимая рыжеволосая кукла Клава, часто повторяла: «Одной не надо оставаться! Лучше всего пересесть с лошадки на лошадку!»

Вот, бабуля, скажи-ка теперь, как хочешь передай из своего невидимого эфира или околоземного пространства, где мечется (парит? мается? отдыхает от земных страстей?) твоя душа, скажи мне: а что делать, если одна лошадка ускакала, а другая — не прискакала?

Французская гордячка Фанни Ардан, покорившая мир больше своим роскошным высокомерием, чем красотой и талантами, говорит, что с возрастом стала мудрой и дерзкой. А я — какой стала с возрастом я? Горе-наездница… в козлиной шубе, трудолюбивая, исполнительная любовница банкира Виноградова. Не изволите повернуться на бочок? Чтобы удобнее было благосклонно принимать мою любовь…