Джилл Мэнселл - Милли Брэди меняет профессию

— Твой приятель нашел другую. Это, ты считаешь, честно?

Закрыв глаза и в бессилии прижимаясь к его рубашке, она пробормотала:

— Совсем нечестно.

— Тогда почему я должен прекратить? — Лукас сделал паузу, но его руки продолжали гладить ее лицо. — Но может, ты сама не хочешь, чтобы это случилось?

Что? Он это серьезно?

Эстер оторвала голову от его груди.

— Прошлый раз тыэтого не захотел.

Он пожал плечами.

— Это было тогда. А это сейчас.

О боже, подумала Эстер, в то время как ее нервные окончания подпрыгивали вверх и вниз, визжа, как подросток. О боже, о боже, а-а-а!

— Но не считай это чем-то серьезным, ладно? — шептал ей на ухо Лукас; от прикосновения его губ все ее тело трепетало. — Ты меня знаешь. В жизни есть не только постоянные отношения. Сейчас тебе нужно развлечься, и я знаю, как это сделать.

— О да, — прошептала Эстер. Он прижал ее к своему упругому, мускулистому телу, а потом, прямо как Ричард Гир, ловко поднял на руки. — Да, да, да!

* * *

Эстер лежала на боку среди смятых простыней и пыталась отдышаться. Это случилось, произошло чудо, о котором она грезила все эти годы. Наконец произошло.

Она все еще не могла поверить.

Наклонив голову и смахнув волосы с лица, Эстер взглянула на будильник, чтобы во всем удостовериться. Когда Лукас подхватил ее на руки и отнес наверх, она заметила время — было 10.07 вечера, — она знала, что никогда это не забудет. Ведь такое бывает только раз. Если мечтать о чем-то так долго, как мечтала она, захочется запомнить все до мельчайших подробностей.

Да, все было так, как она и предполагала. Стрелки часов располагались симметрично. Сейчас было 10.10 вечера.

Она были в постели, о, целых три минуты.

Неудивительно, что она была в прострации. Лукас отнес ее в спальню, разделся, упал на нее, занялся с ней сексом и отпал в полном удовлетворении.

И все это за сто восемьдесят секунд.

О, и еще он сказал ей, что она была великолепна.

Невероятно.

Эстер глядела в потолок и размышляла, что, наверное, так себя чувствуешь, когда у тебя на улице вырвут сумку. Событие обычно застает тебя врасплох, и все заканчивается, прежде чем успеваешь сообразить, что происходит. Твоего вора давно уже след простыл, а ты все стоишь на мостовой и гадаешь, что это, черт возьми, было.

Однако Лукас, ее собственный вор, никуда не убегал. Он лежал рядом с ней лицом вниз и занимал три четверти кровати.

И храпел.

Эстер была слишком удивлена, чтобы засмеяться, она проигрывала в голове каждое мгновение, проверяя, не упустила ли что-нибудь. Как если бы ты села смотреть фильм и следующее, что помнишь, — просыпаешься, а на экране идут заключительные титры.

Но даже этого не было. Не было никаких оправданий. Все заняло три минуты, от начала и до конца.

И это не было головокружительно быстро. Это просто было так... так плохо. Так неумело, при полном отсутствии фантазии. Ладно, может, у Лукаса и был приличный инструмент, но он не имел ни малейшего понятия, как им пользоваться. Он был неуклюж, резок и нескоординирован. Так же некомпетентен, как четырнадцатилетний мальчишка, с удивлением размышляла Эстер, и никакого чувства ритма, никакой тонкости.

Как ни печально это признавать, от правды никуда не деться. Факт оставался фактом: несмотря на всю свою сексапильность и репутацию ловеласа, Лукас Кемп был в постели полным нулем.

Громкий храп сотрясал его тело, этого звука было достаточно, чтобы разбудить соседей. Противный звук, похожий на поросячье хрюканье, нечто отталкивающее и неприятное. Эстер пихнула его локтем в ребра, и он издал протестующий стон.

— А? Что такое?

— Ты храпишь.

Как большой, жирный боров.

— О. Извини. — Он тряс головой и не мог открыть глаза, как будто проспал много часов, потом на его лице появилась ленивая, самодовольная улыбка. — Эй, это было блестяще. Ты была потрясающей, Эстер. Боже, я совсем разбит. Сколько времени?

Эстер произнесла со значением:

— Двенадцать минут одиннадцатого.

— Да? Хорошо, что ты меня разбудила, пожалуй, я пойду. — Зевая, он слез с кровати и взял свой костюм Ричарда Гира. — Мне правда понравилось. Надо будет как-нибудь повторить.

Только не со мной, подумала Эстер. Но до этого он был с ней добр так, что она не могла произнести такое вслух. Вместо этого она сладко улыбнулась, повыше натянула одеяло и стала наблюдать, как Лукас облачается в одежду, которую с такой скоростью сбросил с себя всего десять минут назад.

— Да. Обязательно.

Уже полностью одевшись, он наклонился над кроватью и запечатлел быстрый поцелуй на ее лбу.

— Пока, милая. Ты была фантастически хороша.

— Спасибо. — Эстер ужасно подмывало захихикать.

— Тебе тоже понравилось? — Лукас до смешного был доволен собой.

— О да, конечно. — Кивнув, Эстер умудрилась сохранить серьезное лицо. И честно добавила: — Мне гораздо лучше.

— Нет! — возбужденно выдохнула Милли. — Не могу поверить! Только не Лукас. Конечно, не Лукас.

— Я говорю правду, только правду, клянусь. — Эстер сидела скрестив ноги на ковре в гостиной и качала головой.

Милли была так поражена, что даже не заметила, что край шоколадного печенья погрузился в ее кружку с чаем. Вернувшись домой в одиннадцать часов, Милли определенно не ожидала такого.

Чтобы окончательно удостовериться, она спросила:

— Ты уверена, что тебе все это не приснилось?

— Я сама себя об этом спрашивала. Жаль, что не приснилось. Милли, три минуты! — Она начала хихикать, потом добавила: — Могу поспорить, у Дебры Уингер в «Офицере и джентльмене», такого не было.

— Какое разочарование. Кто бы мог подумать? — поражалась Милли. — Лукас Кемп несостоятелен в постели.

— Абсолютно несостоятелен. Все это время я его считала каким-то сексуальным богом. А он ни на что не годен, он подделка! Но я не понимаю, как ему удавалось так долго это скрывать.

— Сама подумай, — рассудила Милли, — ты не знаешь никого, кто бы переспал с ним.

— Верно.

— И ты ведь тоже ему не сказала, что он был ужасен.

Эстер скорчила физиономию.

— Я не могла. Бедный Лукас, он считает себя неподражаемым. Как я могла разбить его иллюзию, после того как он был так добр ко мне? Все равно что сказать пятилетнему ребенку, что его рисунок никуда не годится. Я не могла быть такой жестокой.

Милли взглянула на нее.

— Знаешь, я думала, ты гораздо больше расстроишься.

— Ты шутишь? — Эстер наклонилась и взяла еще одно печенье. — Это лучшее, что могло произойти. Я излечилась, разве не видишь? Мне больше не нужно желать Лукаса. Я могу жить дальше. Я свободна.