Бог злости - Рина Кент

ни за что не почувствовала желания к тебе при таких обстоятельствах.

— Ты просто оправдываешься.

— Нет, я просто рассказываю тебе свою версию истории. Так ты даже не сожалеешь?

— Ты знаешь, что я этого не чувствую. И я не буду извиняться за то, что нам обоим понравилось.

— Я не наслаждалась этим. — Ее плечи трясутся от того, как сильно она пытается подавить свою природу.

Я хочу подтолкнуть ее еще больше, заставить ее признать свою истинную сущность, но что, черт возьми, я буду делать, если она начнет плакать?

Ее слезы, вне секса, делают со мной дерьмо. Плохое дерьмо.

Когда я молчу, она извивается в моих руках, и, к моему удивлению, не для того, чтобы отстраниться, а скорее, чтобы найти более удобное положение.

— И еще, ты не использовал презерватив.

— И что? Я знаю, что ты принимаешь противозачаточные.

— Откуда ты это знаешь? Я уверена, что не писала об этом на IG.

— Но тебе вставляли внутриматочную спираль в больнице, где я интернируюсь. У меня есть доступ к записям.

— Когда-нибудь слышал о конфиденциальности?

— Да. Профессора постоянно об этом говорят.

— И ты все равно нарушил ее. Это незаконно, знаешь ли.

— Раньше меня это не останавливало.

— Тогда... как насчет венерических заболеваний, разве ты не похож на мистера Мужика или что-то в этом роде?

— Нет, мисс бывшая девственница. Я не мужчина-шлюха. На самом деле, у меня не было секса последние два месяца, и я чист. Я всегда пользуюсь презервативами.

— Не со мной.

— Не с тобой, — повторяю я. — Иначе как бы я почувствовал твою кровь на своем члене?

— Может, хватит говорить как гад?

— Горячий гад.

— Урод есть урод. — Она прочищает горло. — Я не могу поверить, что ты не занимался сексом целых два месяца.

— Чудеса случаются.

— Почему?

— Потому что секс стал скучным, а я бы не хотел быть скучным до смерти.

— Мне трудно в это поверить, учитывая, что ты упорно трахаешь меня.

— Ты другая.

Я чувствую, как учащается биение ее сердца о мою грудь, даже когда ее лицо остается прежним.

Новая резолюция — всегда быть в состоянии почувствовать ее пульс, потому что он, блядь, никогда не лжет.

В отличие от нее.

— Так вот почему ты даешь мне тайм-аут? Потому что я другая?

— Я же говорил тебе, я могу быть милым.

Она фыркнула.

— Тебе действительно стоит перестать называть свою пониженную версию милой, когда это всего лишь спокойная фаза.

— Пониженная версия?

— У тебя бывают моменты, когда ты немного дружелюбен, но они часто заглушаются твоей дьявольской стороной.

— Потому что ты ее провоцируешь.

— Значит, это моя вина, что твоя натура дьявольская.

— Нет. Но ты можешь пробудить мою хорошую сторону, если захочешь. Это потребует усилий, поскольку это не дается мне естественно, но это можно сделать.

— И как мне это сделать?

— Иногда тебе не нужно пытаться. Как сейчас. Просто иметь тебя такой послушной в моих объятиях — этого достаточно.

Ее губы раздвигаются, что свидетельствует либо об удивлении, либо о прикосновении к ее душе, либо и то, и другое. Надеюсь, и то, и другое.

Мне нравится проникать под ее кожу. Это так близко к тому, чтобы увидеть ее изнутри без того, чтобы ее кровь украшала мой ковер.

Она прочищает горло.

— Могу я спросить тебя кое о чем?

— Ты уже спросила.

Она закатывает глаза.

— Могу я задать другой вопрос?

— Тебе не нужно спрашивать разрешения, чтобы спросить меня о чем-либо.

Ее горло работает вверх и вниз, сглатывая, и я едва могу сопротивляться желанию необходимости обхватить пальцами ее шею. Это плохо.

Обычно я не люблю удушение вне секса. Но, возможно, статус наготы наших тел — это то, что провоцирует меня.

Или я хочу в это верить.

— Раньше, если бы я сказала «нет"»и попросила тебя остановиться, ты бы остановился?

— Почему ты задаешь гипотетический вопрос, когда все уже сказано и сделано?

— Потому что

— Чушь. Ты чувствуешь вину за то, что хотела меня, и пытаешься убедить себя, что не смогла бы остановить это, даже если бы попыталась.

— Могла бы я это остановить? — Шепчет она.

— Может быть, а может быть, и нет.

— Это не ответ.

— Это единственный ответ, который ты можешь получить.

Она издает разочарованный звук, затем замолкает, вероятно, обдумывая методы, как получить желаемое или вывести меня из себя. Похоже, она знает толк в этом.

После некоторого времени полной тишины она протягивает руку в мою сторону. Сначала нерешительно, но потом становится смелее и скользит пальцами по моей коже.

— Почему ты сделал татуировку в виде вороны?

— Это ворон, а не ворона.

— Не такая уж большая разница.

— Наоборот. Вороны — это все о плохих предзнаменованиях и плохой судьбе, терминология, в которую я не верю.

— А разве у ворон нет такой же символики?

— Нет. Вороны связаны со смертью — скорее духовной, чем физической. Я сделал эти татуировки после того, как я убил импульсивного, неспособного к самоконтролю, откровенно жестокого Киллиана. Он был позором для уравновешенного меня из настоящего.

— Или он просто хотел, чтобы его поняли. — Ее тихое бормотание эхом отдается в воздухе, затем она поджимает губы, словно сожалея о сказанном.

Мое тело напрягается. Это первый гребаный раз, когда кто-то сказал такое о моей менее утонченной версии.

И я не знаю, стоит ли мне задушить ее за это.

Я обхватываю руками ее талию и поднимаю ее на ноги.

Она задыхается и машинально прижимается ко мне, когда я делаю шаг к ванной.

— Что ты делаешь?

— Я собираюсь позаботиться о этой назойливой боль, прежде чем трахнуть тебя снова.

Глава 23

Глиндон

— Я ожидал предательства от кого угодно на свете, но только не от тебя, Глин. Ты действительно бросаешь меня?

Мои глаза открываются, и в воздухе раздается гортанный звук. Это мое дыхание, понимаю я, сглатывая слюну, собравшуюся во рту.

Я пытаюсь встать, но какая-то тяжесть удерживает меня на месте.

Киллиан.

Или, скорее, его огромное тело.

Я смываю сон с глаз, ощущая его голую кожу на своей. Я все еще на его груди, моя мягкость