Галина Лифшиц - Блудная дочь

– Нет, деньги на щеночка. Не сомневайся! Они у нас – честные ребята. На щеночка, щенулю двухмесячного. Я об утоплении.

– Любка, наверное, – предположил Миша. – Типично женский прием, чтоб захватить врасплох, разжалобить и отрезать все пути к отступлению. Ну, чего уж теперь. Пусть у них будет щеночек. Летом на дачу отвезем.

Федя нервно засмеялся.

– Отвезееем! – уверил он. – Это обязательно. Ему воздух нужен. Лишь бы только в машину к лету влез. Чтоб не пришлось автобус заказывать.

– Да ладно, – не поверил Миша, – залезет. Не слона же купили.

– А фиг его знает, – раздумчиво откликнулся сосед. – Я знаю, о чем говорю. Я э т о уже видел. А ты пока нет.

– Пойдем, покажешь, – предложил заинтригованный Михаил, поднимаясь.

– Пойдем, – поднялся вслед за ним Федор. – Но учти: я тебя предупредил.

– А то! – откликнулся Миша. – Предупрежден – значит, вооружен.

Едва они открыли дверь в их общую просторную прихожую, с младенчества принадлежавшую их ненаглядным деткам, как выкатилось к ним нечто. Да, не зря Федор многозначительно произносил «это», говоря о малютке-щеночке.

На первый взгляд походило «оно» на перспективно развивающегося ребенка-медведя. Крепкие толстые лапы, мощная голова с маленькими ушками, небольшие пытливые молочно-синие глазки. Вес – никак не меньше десяти килограммов.

– Это девочка, пап! – показалась совершенно счастливая дочкина мордаха. – Кавказская овчарка. Красавица, да? Мама говорит, что она просто чудо.

Миша посмотрел на сияющую жену. Поди пойми этих женщин. Но если они счастливы, мужчинам полагается вздохнуть с облегчением и на время расслабиться.

– Слышал я, – голосом былинного сказителя произнес между тем Федор, – что растут эти малютки быстро и дорастают килограммов так до семидесяти. И очень плохо поддаются дрессировке.

– Пап, про них написано: «Не раб, а компаньон». На врага нападает молча, зря не лает. Ест даже меньше, чем такого же размера псы других пород, – вступился Женька.

– И кто ж нас, таких красивых, таких малюсеньких мисюток-симпампуток топить собрался? – нежно заворковала Ира. – И у кого бы это рука поднялась на такое преступление?

– А наверное, у того самого, кто за эту симпампутку двадцать штук с превеликим удовольствием отхватил, – в тон ей ответил супруг.

– Ну, ладно, пап, – одернул отца Женька своим подростковым колючим голосом.

– Это я так придумала, – хныкнула Люба, – простите меня, ну, просто если бы мы сегодня ее не взяли, другие покупатели уже хотели забрать. Она – лучшая из помета! Самая активная, самая недоверчивая, самая красивая. Вы же сами видите!

– Красавица! – восторженно подтвердила Женькина мама. – Мишутка-малютка.

– Имя уже дали? – спросил Федор, протягивая руку к мишуткиному паспорту.

– У нее все есть! И имя, и ушки купированы, и прививки! Смотрите тут, дядь Федь, ее Михаэла Северная Звезда зовут.

– В твою честь! – льстиво обратилась Аня к мужу.

Было совершенно очевидно, что женское население этажа влюблено с первого взгляда и навсегда в пушистую «симпампутку» Михаэлу.

– Ладно, Миха, добро пожаловать! – склонился над медвежонком Михаил.

Пушистая красавица немедленно улеглась на спину, подставив розовое детское пузо взрослому «компаньону».

Все человеческие сердца зашлись от нежности к новому члену семьи.

Давид и Вирсавия

Они собрались, как заведено годами, в общей – Любиной и Жениной – детской. Правда, в последнее время это ни в коем случае называть детской было нельзя. Обмолвившись, родители рисковали получить на свою голову шквал возмущения:

– Сколько можно! Забудьте! Мы не дети!

И даже:

– Хотите детей – родите себе еще!

Вот как!

Так что – ни в коем случае не в детской.

И не в игровой – это тоже детсад какой-то.

Полагалось говорить неопределенно:

– У вас.

Или, если Люба с Женей приглашали «к себе», то получалось так:

– Пойдемте к нам.

Или:

– Почитаем у нас.

– Попьем чайку у нас.

Детство кончилось. Это надо признать, глядя правде в глаза. Но остались от детства привычки и традиции, так прочно укоренившиеся, что ни у кого и мысли не было что-то менять.

Одна такая привычка – вечернее чтение.

Собирались за общим столом вшестером: Любины родители, Женины родители и сами «хозяева помещения» – дети, то есть теперь уже, извините, не дети… Вполне взрослые пятнадцатилетние Любовь и Евгений. Однако начинали еще детьми. И читали вслух. Полчасика. Что придется. Читали и разбегались семьи по своим квартирам. А потом выяснилось, что без этого чтения день хорошо прожитым не считается.

Почему Миша захотел прочитать своей честной компании про Давида и Вирсавию?

И не думал, и не планировал, и не хотел. И не помнил даже эту библейскую историю почти совсем. Так, сюжет для картин. Видел в разных галереях: Вирсавия купается, а с крыши ею любуется Давид. И ни он, ни она не подозревают, чем этот момент грозит их дальнейшей судьбе.

Миша просто взял с полки первую попавшуюся книжку. А попалась «Библия для детей». И открылась она сама собой. На той самой страничке.

Вот о чем читал Любин отец.

Царь Давид прогуливался по крыше своего дворца. Крыша была плоской и специально предназначалась для приятных царских уединенных прогулок.

С высоты своей крыши увидел царь, как купается в бассейне прекрасная женщина.

Царь привык получать все, что захочет.

А тогда он захотел взять в жены эту женщину.

Только все оказалось не так просто.

Вирсавия (так ее звали) не была свободна. У нее имелся муж. Это был иноплеменник по имени Урия, который служил как раз царю Давиду и в тот момент был далеко, участвуя в военных действиях.

Давид, разумеется, решил все просто, вполне по-царски.

Он написал письмо своему военачальнику:

«Поставьте Урию там, где будет самое сильное сражение, и отступите от него, чтобы он погиб».

Приказ царя был неукоснительно выполнен.

Урия был сражен в битве.

Давид женился на Вирсавии.

Она родила ему сына.

Царю – выходит – все можно.

И возжелать чужую жену. И послать любого на погибель ради того, чтобы завладеть единственной его радостью…

Но можно ли обмануть Бога?

И вот Господь посылает к Давиду пророка Нафана. Тот рассказывает царю притчу:

– В одном городе жили два человека, один богатый, другой бедный. Богатый владел большим количеством скота, у бедного же была лишь одна-единственная овечка, которую он купил совсем маленькой и выкормил. Она выросла вместе с его детьми, ела его хлеб и пила из его чаши, и спала у него на груди, и была для него как дочь.