Фол последней надежды - Юля Артеева

в школе мы и так с тобой это увидим.

— Хорошо.

Бо возвращается к просмотру фильма, я ставлю свой телефон на зарядку и включаю любимый сериал, который всегда меня успокаивает. Когда я хихикаю над очередной шуткой, Бо вдруг говорит:

— Энж, ты знала, что родители Арины нас не любят?

От неожиданности я роняю телефон на грудь, и улыбка буквально сползает с моего лица.

Ошарашенно переспрашиваю:

— Что?

— То.

— В смысле ее бабушка и мама?

— Ну да, а кто еще?

Я сажусь и смотрю на Бо, пытаясь осмыслить то, что он только что сказал.

Недоверчиво спрашиваю:

— Она тебе сказала?

— Да. Был не самый простой диалог. Пришлось чуть надавить, — он разводит руками, — теперь сам не знаю, рад ли этому. Что ты вообще знаешь о ее семье?

Я рассеянно перечисляю:

— Мама много работает, я ее видела всего пару раз. Она учитель и репетиторством много занимается. Арину по сути бабушка вырастила. Она сильно верит в Бога, много ходит в церковь, — замолкаю и сдавленно добавляю, — а сейчас сходит с ума. И я теперь чувствую себя мерзко. Наверняка не стоило тебе об этом говорить.

— Не грузись. Я тоже это знал. Ну, почти все. И добавь к этому новую инфу — мы с тобой два демона, которые тянут Ари на дно.

— На какое дно?

— Они считают, что из-за нас она хуже учится, и мы склоняем ее к тусовкам.

Я изумленно развожу руками:

— Каким тусовкам? Мы никуда не ходим с ней. И при чем тут ты? Вроде я же ее подруга?

— Ага, — Богдан хмыкает, — а я твой брат, и мы живем во грехе.

Я закрываю лицо ладонями. Хочется рассмеяться от того, как глупо это все звучит. Я думала, что Абрикосова не зовет меня домой, потому что ее бабушка болеет. А оказалось, что это не единственная причина.

Едва слышно говорю себе в руки:

— Каком, нахрен, грехе?

— Ну, однажды Ари проговорилась, что мы с тобой живем в одной комнате, и бабушка слетела с петель.

— А мама?

— Ну, с мамой попроще, конечно. Она все-таки в своем уме, но тоже…на приколе. Она в целом нормально к тебе относится, но думает, что ты не очень хорошая компания.

Я ковыряю покрывало на постели и бормочу:

— После вчерашнего вечера я тоже так думаю. А что насчет тебя?

— Да там как-то тупо вышло, она была на паре собраний, где меня распинали. Так что я, вроде как, прогульщик и балагур.

Я улыбаюсь:

— Очень точный портрет. Поэтому все сложно?

— Ну как-то непросто в любом случае. Не уверен, что отношения… — он сбивается, — или просто симпатия должна начинаться вот так.

— И что ты будешь делать?

— Не знаю, — отвечает Богдан, насильно приподнимая один уголок губ, — скорее всего, ничего.

Я встаю и, как обычно, забираюсь к нему в постель. Крепко обнимаю и жду, когда он расслабится, уткнувшись лицом мне в плечо. Я медленно глажу брата по спине, стараясь собрать всю боль, что он сейчас испытывает. Некстати вспоминаю физику, из которой знаю, что излучение — передача энергии в форме волн или частиц через пространство или материальную среду. Бо сейчас совершенно точно излучает страдание.

— У тебя телефон звонит. Наверное, Громов, — говорит брат, поднимая голову.

— Я не заметила.

— Энж, ты не беспокойся. Ладно? Со мной все будет в порядке. А ты все-таки ответь.

Я беру его за плечи, отодвигаю от себя, пытливо смотрю ему в глаза. Потом глажу ладонью по щеке и поднимаюсь.

— Энж?

— Да? — я зажимаю смартфон в руке и все еще не принимаю звонок.

— Я не против. Ну, вас с Ваней. Я вижу, что он искренне к тебе относится. Просто мне немного сложно, это пройдет.

— Хорошо. Я люблю тебя, Бо.

— И я тебя. Отвечай уже. Я должен привыкать, что больше не номер один в твоем сердце.

Я качаю головой и улыбаюсь:

— Ты не номер один. Ты и есть мое сердце, идиот.

Глава 57

Через два часа мы встречаемся с Ваней на поле. Здороваемся с родным уже Пашей, который, как и всегда, говорит:

— Привет, спортсмены!

Идем переодеваться, и, сложив свои вещи, я ненадолго задерживаюсь у шкафчика. Мне очень нравится атмосфера пустой раздевалки. Можно представить, что я в какой-нибудь женской сборной и готовлюсь выйти на поле. Честно говоря, никогда всерьез об этом не мечтала, просто росла в мире футбола. Где женщинам, разумеется, не место. Вдруг я что-то упустила?

А потом захлопываю дверцу и беспечно улыбаюсь. Вряд ли я по-настоящему этого хотела. Ведь, когда по-настоящему хочешь, то хотя бы стараешься это заполучить.

Я выхожу на поле, предвкушая классные полтора часа, и точно знаю, что не дам Громову и лишней минуты. Совсем скоро у него важная игра, а мы и так слишком нагрузили его ногу. Если, конечно, тренер согласится выпустить его на поле.

— Три круга? — спрашивает он.

— Три круга, — подтверждаю я с улыбкой.

Пока он бегает, раскладываю фишки, заглядываю в телефон, чтобы вспомнить новые упражнения. Сама немного разминаюсь.

Завершая последний круг, Ваня тормозит рядом и чмокает меня в губы.

— Громов! Субординация! — выдаю со смехом.

— О, простите, тренер.

— Давай по беговым пройдемся, будет весело.

Он страдальчески закатывает глаза:

— О да, я уже веселюсь из последних сил!

Но новые упражнения и правда ему нравятся, а я горжусь собой и тем, что смогла его удивить. Это вообще, наверное, наша лучшая тренировка. Мы хорошо работаем, когда нужно — сосредотачиваемся, когда можно — смеемся и бегло целуемся. Когда у меня срабатывает таймер, я сама разочарована тем, что нужно заканчивать. Громов, как будто поддерживая наш ритуал, спорит, старается выбить дополнительное время. Я по обыкновению строго сдвигаю брови и забираю мяч.

Говорю:

— Можешь тренить с воображаемым, если так хочется.

И деловито иду в направлении раздевалки. Сначала Ваня затихает, потом я слышу, как он собирает фишки и догоняет меня. Только собираюсь самодовольно улыбнуться и выдать какую-нибудь дурацкую шутку про подкаблучников, как чувствую, что он шлепает меня по ягодице и бежит дальше.

Кричит мне:

— Чисто футбольный жест, Суббота!

И хохочет так заразительно, что я, фыркнув, тут же проваливаю задачу сдержать смех. Зайдя в свою раздевалку, все еще смеюсь, и слышу, как Громов через коридор делает то же самое.

Я чувствую себя такой счастливой, какой никогда еще не была. Странно, да? За последние дни вылезло столько проблем, сколько у меня за всю жизнь не было. Разве не должна я сейчас сидеть где-то в углу