Фол последней надежды - Юля Артеева

смотрел на меня в этот момент.

Эти картинки такие же яркие, как и те, что связаны с моей семьей.

Я открываю глаза и снова смотрю в окно. Солнце встает с другой стороны дома, но мне видно, как оно освещает кусочек детской площадки во дворе. Для прогулок слишком рано, она пустует. Но мне все равно тепло, и я улыбаюсь.

Вообще, конечно, мне хочется есть, но я точно не стану трогать больше ничего на этой чужой кухне, и другим не позволю. Можно было бы заказать доставку, но это тоже кажется мне наглостью. Наверное, стоит разбудить остальных, прибрать за собой и зайти куда-то позавтракать.

— Доброе утро, — раздается с порога кухни.

Я, ойкнув, расплескиваю немного воды из стакана на цветы на подоконнике. Машинально протираю ладонью листья и только тогда оборачиваюсь, чтобы увидеть Аринку.

— Привет!

Я подбегаю к ней и порывисто обнимаю. Крепко сжимаю Абрикосову, так же отчаянно зажмуриваюсь. Она выглядит и даже пахнет привычно, как будто вчера не было ничего. Как будто я ей жизнь едва не сломала. К горлу подкатывает ком, который очень сложно проглотить.

— Ай, Геля, льешь на меня!

Только тут я понимаю, что действительно поливаю Арине спину водой из своего стакана.

— Прости! Садись. Хочешь воды? Или чаю? Я вчера парням запрещала брать его, но мы все равно пили чай, и это ерунда, конечно, мы же можем купить новую упаковку, почему нет.

— Суббота.

— А?

— Тормози, моя хорошая. Тараторишь так, что я ни черта не понимаю. Мы где?

— У Виктора Евгеньевича, — выговариваю, пожалуй, даже слишком старательно и медленно.

— Где?

— Виктор Евгеньевич, наш физрук. Это его квартира, — повторяю растерянно, — ты не помнишь? Ваня его кота кормит часто, а нам некуда было поехать.

— Геля, релакс. Кто такой Виктор Евгенич, я прекрасно помню, просто офигела от этой информации. Нальешь воды?

Арина садится за стол, пока я наполняю ее стакан. Ставлю перед ней и сажусь напротив, как нашкодивший щенок. Посмотреть на подругу боюсь. Мне так стыдно! Не представляю, как смогу искупить свою вину.

— Ну я и накосячила вчера, — проговаривает Арина глухо.

— В смысле?

— А в каком это может быть смысле?

Я двигаю к ней стакан с водой и наконец смотрю подруге в глаза. Там действительно нет ни капли обвинения, только собственное раскаяние.

— Арин, это же я притащила тебя на эту тупую вечеринку. И коктейль, который ты выпила, он ведь был мой…Мы уже не знаем, был ли твой нормальным. Но этот Илья вел себя так, будто хотел опоить именно меня. Понимаешь?

— Знаешь, что я понимаю? — она прерывается, чтобы попить, и продолжает, вытирая подбородок, — Что мы с тобой две дуры, вот и все. Никто не виноват. Или сразу все. Вот и все, выбирай, что тебе больше нравится.

Она улыбается, потом указывает на свой телефон на столе:

— Я надеюсь, ты догадалась?..

— Да, маме написала.

— Умничка. Я плохо помню вчерашний вечер, мне нужно что-то знать?

Замираю, глядя на подругу. Ну вот как ей сказать? Онеметь навсегда было бы проще. Подношу ко рту указательный палец и обкусываю кожу, пока судорожно придумываю ответ.

Арина же почему-то улыбается еще шире.

Говорит:

— Серьезно? Все было настолько плохо?

— С чего ты взяла?

— Гель, я не дура, и я тебя много лет знаю. Что я сделала?

— Ты, — я глубоко вдыхаю, — ты приставала к Бо.

— Капец.

— Арин, это ничего страшного!

— Капец.

— Ну ты чуть потрогала его под футболкой, как-то так ластилась, что ли.

— Капец.

И, понимая, что она все равно об этом узнает, я добиваю:

— И он завязал тебе рукава толстовки, чтобы спеленать руки.

Аринка роняет лицо в ладони, а у меня сердце разбивается. Понимаю, что ей сильно больно и очень стыдно.

Проговариваю быстро:

— Арин, это ничего страшного. Все все поняли, это вообще не твоя вина. Ты бы видела, как Бо на меня орал, вообще офигела бы. Что я дура и тебя не уберегла. А потом он всю ночь около тебя в кресле просидел. Арин, ну пожалуйста, посмотри на меня.

Она поднимает голову, и я натыкаюсь на отчаянный болезненный взгляд.

Продолжаю говорить, потому что больше мне ничего не остается, и она все равно должна это узнать:

— Адам Григорьевич сказал, что мы можем подать заявление в полицию. Что будет неприятно и, скорее всего, без всякого результата. Но такая возможность есть. И что этого…этого Илью надо наказать. Что ты думаешь?

Арина усмехается. Берет свой телефон, бездумно открывает какие-то приложения. Потом говорит:

— Гель, я не так много рассказываю, но ты знаешь мою семью. Если я подам заявление, мне жизни не будет, понимаешь? Я даже школу эту не закончу, потому что это ужасный позор.

Конец фразы она говорит с такой горечью, что мне дурно становится. Но я и правда ее понимаю. Тем не менее говорю через силу:

— Я хочу, чтобы ты понимала. Если не будет последствий, он сделает так еще раз. И для другой девочки история может закончиться куда хуже.

Абрикосова всхлипывает. Потом медленно качает головой:

— Не могу. Я правда не могу.

Я вздыхаю, беру ее за руку, крепко сжимаю и говорю:

— Хорошо. Главное, чтобы ты восстановилась и морально в том числе. Твои ни о чем не узнают, я обещаю.

Она кивает куда-то в стол. И мне больно от того, как обреченно она это делает. Огонек злости, тлевший во мне до этого, вдруг разгорается, опаляя грудную клетку.

Я поднимаю руку, глажу Арину по голове и говорю:

— Мы его все равно накажем.

Она, конечно, хмыкает, потому что это звучит наивно, и потому что она не верит мне. Но я-то знаю, что это не просто слова, нужно только немного времени, и подумать.

Глава 55

Мы еще какое-то время разговариваем с Ариной на кухне. Про Акостина я ей не рассказываю, кажется, и так слишком много информации для одного утра. Когда подруга окончательно приходит в себя и уходит умываться, я иду будить Бо. Есть такое ощущение, что Аринка собирается сбежать из этой квартиры, а я прекрасно представляю, насколько Богдан может быть недоволен, что я отпустила ее одну.

Присев около него, глажу по голове и говорю тихо:

— Бо…Братик, просыпайся. Арина уже встала, она домой собирается, давай ее проводим?

Он открывает глаза, смотрит на меня непонимающе. Морщится и растирает шею. Я мягко повторяю:

— Абрикосова сейчас убежит. Поднимайся, Бо.

Захожу за спинку кресла, аккуратно массирую ему шею и плечи. В качестве завершения треплю