Вернуть жену любой ценой - Анна Гранина

ее и одна, и потом с тобой в магазине. А она… странно себя вела все разы. Как будто тебя испугалась. Что с ней не так? Она что, опять пыталась влезть?

Мирон хмурится, его лицо темнеет.

– Свету я уволил на следующий день, как все случилось.

– Она была не виновата.

– Дело не только в этом, Ада. Она же не просто так это сделала. Ты беременна была, она вызвала тебя, заставила ехать. Знаешь, почему, она больше остальных ждала, чтобы мы с тобой расстались.

– ты о чем? Мы подруги были.

– Такие подруги, что она при любом удобном случае намекала, что она лучше тебя.

– Не может быть…

– А в тот раз в магазине… Она боялась меня, потому что я дал ей ясно понять: ее здесь быть не должно. На моей территории. И на твоей территории, Ада.

Наконец, все пазлы прошлого собрались. Его ложь, мое отчаяние, его скрытое горе и мой скрытый ад. Мы оба жили в тюрьме своего молчания, разделенные пятью годами лжи и недосказанности.

Глава 66

Ада.

– Какой-то сложный разговор у нас выходит, – выдыхаю я, чувствуя себя опустошенной, но очищенной. Мне действительно не просто все это слушать, спрашивать. И возвращаться в прошлое, которое, казалось бы, я уже пережила и закрыла страницу, замуровала шрамы. Но нет… я просто перелистнула ее, не пережив.

– Это наши гештальты, – отвечает Мирон, подходя и беря мою руку. – И мы бы к ним возвращались раз за разом, но… в силу обстоятельств, закрыть бы их не смогли. А сейчас…

– Сейчас мне все понятно. И я по-другому смотрю на многие вещи, – грустно вздыхаю я. Я смотрю на него, на его измученное лицо, и вижу не предателя, а мужчину, который страдал в одиночестве.

– Мы оба изменились, но… тебя я сейчас вижу… ты сейчас самая лучшая версия самой себя, – вдруг выдает Мирон.

Я молчу. Осмысливаю им сказанное. Это для меня тоже открытие. Потому что я считала, что сейчас я дерганная, истеричная, вечно сомневающаяся женщина, потерявшая свои координаты.

– Что мешало нам говорить тогда?

– А мы хотели? И ты и я. – И тут он прав, насколько же мы были слепы и глухи. Мы просто каждый погряз в своем, жили ради своего, а не общего. И тогда казалось, что этого достаточно для того чтобы быть счастливыми. – Ада, у меня есть еще, что тебе сказать. И показать.

Мирон отходит к шкафу, открывает его, затем сейф, что встроен в стену. Я слышу тихое шуршание бумаг.

Я же… обхватив себя руками, жду чего-то и боюсь. Я привыкла бояться, переживать и думать-думать… а потом бежать от этих мыслей, которые настроили в моей голове огромные катакомбы и заборы, в которых я сама не могла найти выход. Просто закрывала двери и шла дальше. И так по кругу. Но сейчас, после его признаний, я готова.

Мирон возвращается, держа в руке коричневую кожаную папку.

– Это важный для меня в первую очередь вопрос, и то, что я тебе сейчас покажу, было важным условием в сделке, – открывает папку, достает бумаги. – Подойди, пожалуйста. Прочти сама.

Я подхожу, и Мирон разворачивает передо мной лист с официальными печатями. Это результат ДНК-теста. Мои глаза цепляются за выделенные жирным шрифтом строки.

Заключение: На основании исследования, проведенного 18.10.2025, генетическое родство между гражданкой [Яровая Аделаида Павловна] и ребенком [ Яровая Вера Мироновна] подтверждается.

Вероятность материнства: 99,99%

Я смотрю на бумагу. Затем на Мирона. Иронично. Я и не сомневалась в том, что Вера ее дочь. Я чувствовала это на каком-то животном уровне, иначе не стала бы бороться за эту лактацию. Но Мирону было важно иметь это.

– Я и не сомневалась, – говорю я, отдавая ему папку. – Она моя.

– Это было необходимо, чтобы никто, – Мирон понижает голос, – не смог потом усомниться в твоих правах, Ада. Вот второй тест, я ее…

Он не успевает договорить. Дверь кухни резко открывается, и в проеме появляется Пашка. В одних футболке и трусиках, лицо заплаканное.

– МамаАда, дядя Мирон! У меня живот болит, – хнычет он, поджимая губы. – Сильно болит.

Наш взрослый, болезненный разговор мгновенно обрывается, уступая место чистой, острой реальности.

Я бросаюсь к нему.

– Где, милый? Что ты ел?

Паша показывает на живот. Мирон приседает, проверяет лоб сына.

– Горячий, – Мирон тут же становится собранным, деловым, переключаясь моментально. – Его надо в больницу отвезти.

– Я Веру соберу.

– Нет, Ада, – останавливает меня. – Ей там делать нечего. – Ты оставайся дома с Верой, я отвезу Пашку. Оденешь его?

– Да. Мирон, а может все же мне лучше поехать.

– Ада, доверься. Я справлюсь. На то у ребенка двое родителей и есть, чтобы если не может один, подхватил другой.

– А мне будут делать укол? – жалобно пищит сыночек.

– Родной, он поможет, чтобы не болело, – лгу во благо, не хватало ему еще бояться врачей.

Быстро переодеваю хнычущего Пашку.

– Мирон, может все-таки мне…

– Нет, Ада, – отрезает он. – Паша и я сами справимся. Так правильно. Ты побудь с Верой. Ты сейчас не в том состоянии, чтобы нервничать еще больше. И… тебе нельзя бросать этот процесс. Он важен.

Он прав, конечно, но как мне не разорваться? Сын будет там, дочь - тут… И без меня она явно будет плакать сильно. И моя лактация…

– Позвони мне сразу, как только что-то узнаешь, – говорю я, обнимая Пашку и целуя его горячий лоб. – Мальчик мой, все будет хорошо.

– Обещаю, – Мирон хватает Пашу на руки, его папка с ДНК тестом остается на столе. – Поцелуй Веру за нас.

Они уходят. Я захлопываю за ними дверь, провожаю в окно. И в доме наступает та самая тишина, которая звенит в ушах и от которой холодок по коже.

Я остаюсь одна посреди этого сломанного, а теперь склеенного скотчем, мира. Мой сын едет в больницу не со мной. А нам с Верой остается быть дома и ждать их.

Радионяня начинает издавать тихое “мяуканье” Вериным голоском.

Доча просыпается, я тут же иду в спальню. Беру ее на