Ирина Гончарова - Целоваться с дьяволом

— С Белорусского…

Светлана положила трубку и вернулась в мастерскую. «Забавно, Белорусский вокзал…» — подумала она, и воспоминания снова отнесли ее в прошлое.

В любом крупном городе нет другого места, которое так манило бы к себе романтиков и негодяев, счастливцев и неудачников, бродяг, пьяниц, проституток и воров, как вокзал. Это целый театр, почти без зрителей, но с гигантской сценой, где день за днем бушуют подлинные страсти. Вокзал — это отдельное государство, со своими порядками и законами, о которых я очень скоро узнала…

Меня до четвертого класса водили в школу за руку и никуда не отпускали одну. Коренная москвичка, я до одиннадцати лет знала только понаслышке, что в столице есть Кремль, театры и музеи. Впрочем, многие москвичи за всю жизнь ни разу не были в Большом театре, а про Третьяковку я уж и не говорю. Я отправилась на вокзал, потому что мне казалось, что там я буду в безопасности, среди людей. Я не знала нового адреса бабушки, и вокзал казался мне самым надежным местом. Здесь можно было спокойно переночевать, а о том, что делать дальше, я пока не думала, все вспоминала о насилии и плакала. Мне было ужасно стыдно и очень одиноко. Мама никогда не допустила бы такого ужаса в моей жизни. У меня все болело так, что я даже сидеть не могла. Но никому до меня не было никакого дела. Люди текли мимо равнодушной рекой, казалось, умри я сейчас — никто не заметит. Но я ошибалась: на вторую же ночь ко мне подошел местный сутенер Цыпа — мерзкий, ушастый тип, лысый, с брюхом и золотой фиксой. Девчонка я была симпатичная и в свои неполные тринадцать вполне сформировавшаяся. Он прижал меня к стенке около дамского туалета и, дыша перегаром в лицо, спросил: «Жрать хочешь?» Я к тому времени уже сутки не ела, была ужасно голодна и жалобно пискнула: «Хочу!» «Ну пойдем!» — Цыпа буквально подтащил меня к вокзальному буфету, взял мне люля-кебаб, хлеба и минералки. Я жадно набросилась на еду. «Не спеши, подавишься, — отодвинул он тарелку, — на, запей», — и протянул мне свой стакан. Я подумала, что это минералка, и глотнула от души. Горло словно обожгло огнем, шибануло в нос, и я стала отчаянно кашлять. В стакане оказалась водка.

— Ай да девка, ай да молодец! Вот это по-нашему! — Цыпа постучал мне по спине и протянул минералку. — Ну пей свое пойло! — милостиво разрешил он.

От еды и водки, от дикости всего происходящего я захмелела. И когда Цыпа повел меня в какую-то местную каморку со швабрами и ведрами, я уже не особо и сопротивлялась. Но он не стал меня насиловать, а, спустив свои штаны, рявкнул:

— Ну что стоишь — отрабатывай хлеб!

Он схватил меня за волосы и ткнул лицом прямо себе в пах. В баню Цыпа ходил, наверное, не чаще одного раза в год, а потому меня тут же вывернуло наизнанку прямо ему на штаны. Цыпа так орал, что вскоре сорвался на поросячий визг. В кладовку заглянул местный мент. Цыпа быстро натянул штаны, сунул милиционеру какую-то купюру и с независимым видом скрылся за дверью.

— Кто такая? — спросил милиционер безразлично.

— Света, — ответила я.

— Милиции подробно отвечают, не знаешь, что ли? Фамилия, где живешь, почему на вокзале, что здесь делаешь? — менторским тоном допрашивал меня милиционер.

Я пролепетала что-то невразумительное, и стража порядка осенило:

— Да ты пьяная! Пошли-ка. — Он схватил меня за руку и отволок в отделение.

А там, в милиции, уже лежало заявление о моей пропаже. Но оно было не от отца, а от бабушки. Оказывается, все эти два месяца, что мы жили отдельно, Виктория провела в больнице. Ей нелегко пришлось на новом месте, из школы она вынуждена была уйти, и эти перемены и смерть дочери подкосили ее — у нее случился гипертонический криз.

В милиции я рассказала о насилии отца, меня тут же отправили к врачу. Толстая, неопрятная баба неопределенного возраста бесцеремонно произвела осмотр, фактически повторив то же насилие, вывернув Меня наизнанку и растоптав мою душу бесконечным повторением мерзкой сцены. Она вновь и вновь возвращала меня в тот день, и, отвечая на ее вопросы, я умирала по частям. Скоро приехала Виктория. Увидев ее, я разрыдалась и бросилась к ней. Она долго не могла поверить в случившееся, данные экспертизы повергли бабушку в шок. Кровь хлынула ей в лицо, я испугалась повторного криза и заплакала:

— Я не хочу с ним жить, забери меня к себе!

Виктория с темным лицом глухо ответила:

— Ты не вернешься к этому выродку, я позабочусь об этом!

Из милиции мы с бабушкой поехали прямо к ней домой. Я страшно боялась, что Григорий узнает о моем местонахождении, но Виктория захотела расставить все точки над «и». Она позвонила отцу и в категорической форме потребовала встречи.

— Что за жизнь ты, сволочь, ей устроил, что она из дома сбежала? Ублюдок вонючий, до ручки родную дочь довел! — орала Виктория, которая в решительную минуту слов не выбирала.

В ответ Григорий просто бросил трубку. В тот же день Виктория отнесла заявление об изнасиловании в милицию, и менты мгновенно задержали отца. Но вскоре он появился в нашем доме. Григорий служил в МВД, а этой организации не нужны были грязные скандалы, и его отмазали — оказались потеряны (случайно, разумеется) результаты анализов. Увидев его, я чуть с ума не сошла. Начала плакать, цепляясь за вязаную кофту бабушки. «Не хочу, — тихо выла я, — не хочу с ним жить. Не отдавай!» Однако у Виктории сохранилась копия отчета медицинской экспертизы, и ей удалось заставить Григория отказаться от своих прав на меня. На прощание она пригрозила:

— Смотри, гаденыш, бумаги на тебя в надежных руках. Сунешься еще раз — посажу!

Отец стоял перед тещей в бессильной ярости, сжимая кулаки, ему до жути хотелось избить эту толстую старуху, которая посмела шантажировать его, но огромным усилием воли он подавил свой порыв и, скрипнув зубами, резко развернулся и ушел. Я стояла в оцепенении, наблюдая эту сцену, ведь решалась моя судьба, да что там судьба — жизнь моя висела на волоске! И только когда за отцом хлопнула дверь, железные тиски отпустили — и я разрыдалась. Я бормотала о том, что не хочу больше жить, что я теперь не такая, как все, я грязная, и этот кошмар может повториться снова! А потом я вспомнила маму и заплакала еще горше — ведь при ней отец не посмел бы сотворить со мной такое… Виктория, наверное, впервые в жизни не знала, что сказать, поэтому просто подошла ко мне и молча обняла.

Светлана почувствовала, что очень устала. Воспоминания давались ей с большим трудом, они по-прежнему тревожили ее, постоянно наводя на один и тот же вопрос: «Почему это должно было случиться со мной, за что мне было послано такое испытание?»