Моя любовь, моё проклятье (СИ) - Шолохова Елена

Но потом она вдруг поняла — а будь у тендера другой исход, Ремир так и считал бы её подлой сволочью. И дальше бы не верил и даже мысли бы не допустил, что может быть иначе. И оскорбление бы то ужасное считал оправданным.

Да, всё так он ей не верит, не доверяет и заведомо готов обвинить без шанса оправдаться. И это оказалось вдруг очень больно, даже несмотря на его извинения.

Нет уж, решила для себя Полина, глава под названием Ремир Долматов для неё пережита, завершена и в скором времени, хочется надеяться, будет забыта.

***

В шестиместной палате оказалась всего одна свободная койка — у самого окна.

Днём Полина на это не обратила внимания, не до того было — пока обустраивалась, постоянно отвлекаясь на суету вокруг, на всякие мелкие дела, пока носила Сашку на процедуры, да и просто никак не могла рядом с ней набыться. Исцеловала всю. А вот ночью из всех щелей допотопной, деревянной рамы нещадно тянуло. И ко всем прочим неудобствам добавился страх, что слабенькую Сашку может продуть, хоть они легли головой подальше. Так что Полина только и делала, что постоянно проверяла, прикрыты ли ушки.

Впрочем, она всё равно не уснула бы. Панцирная сетка узкой и такой же допотопной койки провисала как гамак, и она попросту боялась, что во сне скатится в эту яму или повернётся и придавит кроху собой. Даже если просто заденет шов, который ещё не зажил до конца. Поэтому кое-как балансировала на твёрдой кромке.

Да ещё и по соседству тоже мама, только с сыном, храпела, как иерихонская труба. Где-то у дверей ещё одна похрапывала, но скромненько, её сопение терялось в руладах соседки, от которых, казалось, даже стёкла дрожали, и Полина искренне удивлялась, как остальные-то спят?

Хотя и у неё самой живот урчал не многим тише. А под утро и вовсе требовательно выл.

Всё потому что сглупила она: вроде и собрала всё заранее, а ничего попить-поесть с собой не взяла. Совершенно из головы вылетело. И в спешке, в хлопотах, даже не пообедала перед тем, как ехать в больницу.

Был ужин, но раздатчица, хамоватая тётка, отрезала: «Мамаш не кормим. Только иногородних».

Правда, одна из женщин подсказала, что завтра на раздаче будет другая. И вот та сменщица нежадная, кормит всех.

Что же, получается, ей придётся есть через день? Не у Сашки ведь ополовинивать и без того мизерные порции. А навещать её некому.

Утро здесь начиналось рано и шумно. Это в блоке интенсивной терапии царила тишина, детки, в основном, спали, а мамочки ходили на цыпочках и разговаривали шёпотом.

Тут же как на базаре — со всех сторон: вскрики, мельтешение, разноголосый плач. И опомниться не давали — то на анализы звали, то на одни процедуры, то на другие.

Затем короткая передышка: завтрак. Женщина не соврала — сегодня поварёшкой орудовала другая раздатчица. Без разговора она плюхнула каши и Сашке, и Полине, и всем, кто хотел. Сашку кормить приходилось с ложки и уговорами, сама же Полина набросилась на клейкую сероватую субстанцию с волчьим аппетитом и съела всё до капли.

Когда пришло время обхода, оказалось, что и лечащий врач у них теперь другой. Не Яков Соломонович, к которому она уже привыкла, а женщина, грузная, медлительная, с усталым лицом и потухшими глазами. Вопросы свои она задавала вяло, осматривала так же.

Полина разочаровалась — казалось, этой снулой тётке и дела нет до маленьких пациентов вообще, и до Сашки в частности.

— Что она как не живая? — спросила Полина соседок после осмотра.

— А что, она скакать должна? Она, вообще-то, сегодня в ночь дежурила, устал человек, непонятно, что ли? — ответила с упрёком храпунья. — И кстати, сегодня твоя очередь мыть палату.

— Да, уборщица здесь моет только коридор, туалет и платные палаты, — подключилась с пояснениями вторая соседка. — А в палатах чистоту поддерживают мамочки. Обычно мы моем полы сразу после сончаса.

— Угу. Ведро и тряпка вон, — кивнула храпунья на раковину в углу.

На Полину она смотрела с превосходством, словно будучи местным старожилом, имела какие-то особые полномочия и привилегии.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Угу, — отозвалась Полина, — только тыкать не надо.

— Что?

— Ко мне на «вы», ясно?

— Пфф, подумайте, какая цаца, — фыркнула храпунья. — А кланяться перед вами не надо?

Полина пропустила издёвку мимо ушей, не хотелось ей, чтобы Саша, да и остальные дети, вмиг заинтересовавшиеся их разговором, наблюдали ссору взрослых женщин. Однако ссора меж ними всё-таки вспыхнула.

После обеда, которым добрая сменщица накормила всех желающих, пока Полина мыла посуду, Сашка приметила на полу, рядом с тумбочкой игрушку — жёлтого резинового кота. Вот из-за этого кота и разгорелся сыр-бор.

Сашка подняла его, хотела поиграть, наверное, но сынишка храпуньи, Юрасик, мелкий, белобрысый, вёрткий, как мышонок, мальчик, поднял вопль. Кинулся отнимать свою игрушку, да так рьяно, что сбил Сашку с ног. Оба ребёнка зашлись в плаче.

Полина перепугалась — нельзя Сашке плакать, а резких движений тем более надо избегать, — принялась её утешать, еле успокоила. А уж потом они обменялись с соседкой взаимными упрёками.

— Нормальные матери, вообще-то, учат своих сыновей, что девочек и младших не бьют и не толкают, — негодовала одна.

— Нормальные матери, вообще-то, учат своих детей, что чужое брать нельзя, — парировала вторая. — Поди сама такая. Стоит, видать, теперь как следует за своими вещами приглядывать.

А спор их неожиданно прервал другой мальчик, лет пяти. Он подошёл к Сашке и протянул ей свою машинку. Его, конечно, науськала мама, да и Сашка от машинки отказалась (она вообще вцепилась в Полину мётвой хваткой и не разжимала рук), но продолжать препираться стало вдруг совестно.

В сончас Полина немного подремала — она придумала сесть рядом со спинкой кровати, а на колени положить подушку и Сашкину голову. Но спать довелось недолго, соседка вновь расхрапелась. Хорошо хоть Сашка спала не так чутко.

Полина тихонько перебирала отросшие Сашкины кудряшки и думала с унынием, что долго в таком дурдоме не протянет. Одна надежда, что храпунью скоро выпишут — давно ведь лежит, но пока…

Она протяжно вздохнула, перевела тоскливый взгляд на дверь и обомлела…

На пороге, привалившись плечом к косяку стоял Ремир и смотрел на неё пристально, с серьёзным и каким-то непривычным выражением, от которого тотчас сердце ёкнуло и задрожало.

Как давно он тут стоит, наблюдает за ней? И почему вообще он здесь?

Полина помешкала, но потом осторожно переложила Сашку и поднялась с кровати. Нырнула босыми ногами в тапки, запахнула халатик и направилась на выход.

По пути перехватила своё отражение в зеркале над раковиной и досадливо поморщилась. Вот ужас-то где! Халатик этот байковый, сто лет в обед, весь выцветший, а кое-где и подлатанный (рассудила ведь, когда собирала вещи, что щеголять в больнице не перед кем, а ночью может быть прохладно). Волосы, два дня не мытые и как попало заколотые, торчат во все стороны. И на бледном лице ни грамма косметики.

В таком виде ей бы ни перед кем не хотелось предстать, даже, например, перед Лизой. А уж перед ним — в последнюю очередь. Тем более сам он такой весь свежий, лощённый, благоухающий и безумно красивый.

Чёрт! Ну отошёл бы от двери, в коридоре ведь можно подождать, а она хотя бы быстренько причесалась. Но нет, стоит, глаз не сводит. Пришлось идти замухрышкой.

Они вместе прошли в конец коридора, к окну.

Полина намеренно встала к нему боком — в профиль, подумала, не так будет видно, как неважнецки она выглядит.

Долматов опять долго раскачивался. Надо же! То бойкий такой в суждениях и словах, особенно жестоких, а то вдруг молчит или выдавливает явно через силу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

В руках Ремир держал увесистый пакет, но ей не отдавал. Забыл? Или это не ей?

Наконец он собрался с духом.

— Я много думал, — произнёс он, — про то, что между нами тогда было. И про то, что сказал тебе. Я правда очень жалею, и тендер тут ни при чём. Я просто сорвался, а позже всё равно бы… даже если б мы там не выиграли.