Ты бросаешь вызов? - Лайла Джеймс

сказать, но он не мог произнести ни слова. Его глаза впились в меня, ища, и я увидела в его глазах соответствующую боль. Мои слова тяжело повисли между нами, и мы оба истекали кровью от невидимого выстрела, гнойной открытой раны.

Я сглотнула тяжелый ком в горле, все мое тело сотрясалось от дрожи.

— Мы бы не попали в аварию, если бы в ту ночь нас не сбил пьяный водитель.

Прошло четыре года, а воспоминания до сих пор преследуют меня.

— Ему было семнадцать, и он был очень пьян, намного выше нормы, особенно для несовершеннолетнего. Дорога была слегка обледенелой, поэтому он потерял контроль над своим автомобилем. Наши машины ехали в противоположном направлении, и он ударил нас спереди. Я до сих пор помню, как передо мной вспыхнули яркие фары, когда его машина врезалась в нашу.

— Он…

— Его давно должны были посадить в тюрьму. Он должен был быть наказан, верно? Мэддокс, верно?

Он кивнул, его глаза покраснели. Не смотри на меня так мучительно, Мэддокс. Мое сердце уже разрывается.

— Он этого не сделал, — сказала я, крепче прижимаясь к себе. — Он даже не провел ночь в камере; его не наказали, и он ушел от аварии невредимым. Ты знаешь почему?

— Почему? — прошептал Мэддокс, но он уже знал ответ.

— Он был богатым и избалованным сыном богатого и влиятельного адвоката, у ног которого был весь мир. Его отец заместил аварию под ковер и смог вытащить сына из беды. Несколько недель я была в коме, а когда очнулась… обнаружила, что дело закрыто и сдано в архив. Нам сказали, что шофер взял на себя вину и был помилован по закону; за исключением того, что в ту ночь за рулем был не он… был тот парень. Я знаю, потому что провела исследование после того, как проснулась. Бабушка и дедушка помогли, и мы снова попытались открыть дело.

— Лила, — выдохнул Мэддокс. Его голова упала на руки. — Проклятье.

— Я была в больнице, все еще восстанавливалась после травм, когда его отец вошел в дверь. Выражение его лица, Боже, я до сих пор вижу его так ясно. Не было раскаяния, Мэддокс. Ничего. Ему было все равно, что я только что потеряла родителей из-за его сына. Ему было все равно, что я практически искалечена на больничной койке, от боли, от такой гребаной боли. Он вынул чек…

— Нет, — выругался Мэддокс. — Блядь, нет. Лила, нет. — Он стучал кулаками по мокрой, грязной траве.

Я смеялась и смеялась, сухо, пусто и холодно. Да. Он предложил мне миллион долларов за молчание. Он сказал, что даст мне больше, если я просто заткнусь и оставлю его семью в покое.

Тогда я заплакала.

И плакала… и плакала.

— Мы… проиграли… дело, — я сдержала всхлип, но только захлебнулась собственной слюной. — Деньги, власть и слишком много связей, у него было все, и у нас не было шансов против него.

— Он заплатил судье? — Мэддокс зарычал, его слова были полны гнева.

— Я предполагала, что он это сделал, или ему не нужно было это делать. Они были приятелями.

Я пыталась дышать, пыталась остаться в живых, заставляла себя выживать. Вдох-выдох.

Мне хотелось кричать, пока я не потеряю сознание и не забуду обо всем, что произошло. Может быть, когда я проснусь, я окажусь в мире, где мои родители были еще живы, и мы жили долго и счастливо.

— Когда ты богат, ты можешь заплатить за чье-то молчание, купить жизнь и смерть, поиграть в бога и выиграть. Вот что он сделал. Я простой смертный… Я проиграла.

— Мне жаль.

Мне тоже.

— Я ненавидела тебя, потому что ты был напоминанием о мальчике, который погубил меня и украл у меня жизнь, — прохрипела я, моя способность говорить угасала. Я потерла грудь по шрамам. — Такой богатый, такой избалованный. Такой паршивец с таким высокомерием.

Мэддокс издал горловой звук; прежде чем он заговорил, это прозвучало почти как безмолвный крик.

— Прости, — сказал он снова.

Когда вся моя сила покинула мое тело, я больше не могла сидеть. Мое тело покачнулось, я упала на спину и закрыла глаза. Я была лишена всего, всей боли, всех страданий… моего прошлого и всех воспоминаний.

Я чувствовала себя… пустой.

И онемелой.

Мне не нужно было открывать глаза, чтобы почувствовать его. Мэддокс устроился на холодной траве и лег рядом со мной. Я чувствовала его теплое дыхание на своей шее. Он был очень близко.

Я вдохнула свежий воздух, и между нами воцарилась уютная тишина. Это длилось долго, и я впитала тепло его присутствия. Пока Мэддокс не нарушил молчание.

— Расскажи мне о своих родителях. Как они познакомились? — мягко спросил он.

Так я и сделала.

Я рассказала ему о невероятной истории любви.

— Моя мама была единственной латиноамериканкой в их районе, и все остальные дети придирались к ней. Мой отец, по-видимому, был одним из ее хулиганов, пока однажды она не схватила его и не прижалась губами к его губам, а затем отстранилась, посмотрела ему прямо в глаза и сказала ему: «Если ты не можешь заткнуться, я заткну тебя». Он сказал, что сразу же влюбился в нее. Мой отец всегда говорил мне быть с человеком, который заставляет твое сердце биться со скоростью тысяча миль в час, — сказала я Мэддоксу.

Мы смотрели на надгробия моих родителей, и мне было интересно, могут ли они чувствовать меня, раз уж я так близко к ним? Они наблюдали за мной?

В груди была тупая боль, но мне больше не хотелось плакать. Может быть, я, наконец, истратила все свои слезы; потому что, хотя это было больно, желание плакать пропало.

До следующего года, пока я снова не позволю себе сломаться. Я ненавидела быть уязвимой. В последний раз, когда я была такой, я лежала в больнице и не могла отдать родителям должное.

Я не знала, почему я позволила Мэддоксу увидеть меня такой, почему я позволила ему увидеть мою слабость… но все, что я знала, это то, что в тот момент, когда он сел на скамейку рядом со мной и взял меня за руку, я не хотела, чтобы он отпускал.

Я даже не плакала на похоронах родителей, пока все не ушли, и я осталась одна. За исключением того момента, когда Мэддокс коснулся моей руки — плотина прорвалась, клетка вокруг моего сердца разлетелась вдребезги, и я не могла перестать плакать.

Мы долго там сидели. Солнце начало садиться, небо окрасилось в ярко-оранжевый цвет. Я предполагаю, что это место назвали Сансет Парк не просто так; у него был лучший вид на закат.

— Ты веришь в любовь? — грубо спросил Мэддокс.

Какой странный вопрос в такой момент.

— Да. Но я давно решила, что это не для меня. Уже нет.

— Почему нет?

— Потому что я не хочу больше никого терять. — Я понесла достаточно потерь за всю жизнь, и