Играй в меня (СИ) - Шайлина Ирина

— Ты куда, — испугался Димка и подхватил меня под руки, когда меня занесло и я чуть не упала.

— Если вы мне ничего не говорите, я сама узнаю.

Димка меня на руки поднял и стоял так, явно намереваясь не давать мне возможности идти куда-либо самостоятельно. Весьма нелепо, наверняка, со стороны, но в тот я не готова была оценить или улыбнуться. Сенька собой дверь загородил. Церберы, не иначе.

— Ты меня собрался так держать все полгода, которые мне отмерил врач? — едко спросила я. — Или сколько он мне даёт? Три месяца, четыре? Как вариант, можно приковать меня к кровати. И смотреть, чтобы никто из медсестёр ничего мне не сболтнул. Дежурить и спать будете по очереди. А потом я умру и проблема решится. Так?

Димка вздохнул. Сел на кровать вместе со мной на руках. И Сенька рядом. Руку положил на моё колено, а Димка даже кулаки не сжал. Вот удивительно, они если не сдружились, то по крайней мере примирились друг с другом на моем смертном одре. Надо было раньше умереть, и из бы помирила, и не сидела бы сейчас, боясь дышать, ожидая услышать то, что меня добьет и больше всего на свете желая не знать этого.

— Лялька… она умерла. Всё случилось неожиданно, у неё приступ случился, она словно уснула. Впала в кому. А потом так и умерла, во сне. Все было так быстро, что ей не было больно.

— Ей уже было больно, — сухо ответила я, слова отдавались эхом где-то внутри моей черепной коробки. — Хватит. Хватит боли, и правда…

Последние слова я буквально шептала. Надо заплакать. Но плакать так… банально. Димка гладил мои волосы, а я не отрываясь смотрела на Сенькину ладонь, что лежала на моей коленке. Отнюдь не расслабленно лежала. Мне казалось, я чувствую, как бьётся его пульс. В какой-то момент я поняла, что даже не моргаю — глаза заболели. Я словно боялась их закрыть.

— Скажи что-нибудь, — тихо попросил Сенька. — Не молчи, пожалуйста.

— В туалет хочу, — спокойно ответила я. — Пописать. Почистить зубы. Отпусти меня. Я спокойно делаю это сама.

Я поднялась с колен, прошла в ванну. Дверь не запиралась, к сожалению, я бы обязательно заперлась. Но они не позволили её даже прикрыть — категоричным тоном. Она осталась открытой. Я сидела на унитазе и разглядывала угол кровати, который мне отсюда было видно. Ещё виделась штанина и кожаный ботинок. Чей? Не знаю. Мне бы почувствовать себя глупо, да сил не было. Я умылась, тщательно и неторопливо почистила зубы. А потом посмотрела на свое отражение.

Я с рождения была немного смугловатой. Бледнеть аристократично у меня никогда не получалось, и сейчас моя кожа казалась мне цвета изрядно застиранной простыни, которую не раз с упоением кипятили в огромной кастрюле от души насыпав хлорки. Губы синие, сказалась анемия — я потеряла много крови, и несмотря на переливания уровень гемоглобина пока ещё не восстановился. И глаза огромные, чуть не в пол-лица, удивительно спокойные. Единственное яркое пятно во мне сейчас.

— Так лучше, — сказала я одними губами, чтобы не услышали те, кто запретил мне запереть дверь. — Так лучше, Ляль. Что ты ушла сейчас. Теперь я могу умереть спокойно, не переживая о том, что тебя некому любить. Что никто не придёт с тобой играть в куклы, не принесёт конфет. Правда. А те деньги, что я скопила на твоё содержание, свою квартиру, завещаю в фонд помощи наркозависимым. Или ещё куда-нибудь. Надо попросить мальчишек, чтобы вызвали нотариуса. Правда, Ляль?

Лялька мне не ответила. Никогда уже не ответит. Внезапно я разозлилась на неё — бросила меня, опять бросила! Оставила! И никакие рациональные слова, которые я произносила не отменят её смерти. Гадкая смерть! Ненавижу!

Внезапно, мне показалось, что мне мало боли. Что я не искупила и толики того, что натворила. Нет, убивать себя у меня и в мыслях не было, с этим прекрасно справится моё сердце. Но… мне хотелось взять нож, вонзить в свою ладонь и смотреть, как он медленно погружается, как края ранки окрашиваются красным, а потом кровь, капля за каплей скатывается в мойку. Наваждение было сильно. Но… ножа не было.

Я даже на щётку зубную покосилась, но нет, я конечно мазохистка, но не до такой степени, чтобы калечит себя ею. Тянуть время дальше было уже некуда, я вернулась в палату.

— Спасибо, что позволили пописать, — серьёзно сказала я. — Можно, я одна побуду?

— Нет, — синхронно ответили они.

— Нет, так нет, — пожала плечами я.

Они сидели на моей постели, поэтому мне пришлось лечь за их спинами. Даже странно… чего они сидят и молчат? Ляльку оплакивают? Не поверю. Никому она не нужна была, кроме меня, моя глупая Лялька. На глаза навернулись слезы, я поморгала, прогоняя их. Потом, когда останусь одна, тогда и выплачу, если сумею… если успею. Сердце колотилось в груди запертой птицей, я сдерживала его, шепча мысленно — не время, постой… Если сейчас, то снова разрежут, снова спасут. Толку причинять себе дополнительную боль? Надо сначала пореветь в одиночестве, потом в нем же сдохнуть.

У Сеньки зазвонил телефон, оглушительно просто, ударив по барабанным перепонкам и нервам. Яростная, агрессивная мелодия, одновременно с тем до ужаса жизнеутверждающая. Нет, я такое слушать не хочу.

— Да? — ответил Сенька. — Что? Сейчас приеду.

Встал, похлопал себя по карманам пальто, которое так и не снял, словно проверял, все ли взял.

— Пока, — сказала я, радуясь, что хоть один мой пленник уходит и между тем так боясь остаться наедине с Димой.

— Ты тут не помри уж без меня, — озаботился Сенька. — Дождись.

— Я постараюсь.

Я даже улыбку из себя выдавила. Дверь за Сенькой закрылась. Кажется, что в больнице все вымерли, неправильная тишина, страшная. И не придёт ко мне никто, пока Димка тут, приручили уже персонал… Мамка бы что ли его пришла, вразумила, забрала дитятко… И одновременно понимаю, никто его с места не сдвинет, разве только убьют. Наверное и правда любит он меня, мой сумасшедший Димка. Слезы, которые я было победила снова полились.

— Плачешь?

— Плачу, — согласилась я. — Только не говори ничего.

— Хорошо, не буду.

Постель немного прогнулась под весом Димки. Он сбросил ботинки, и лёг рядом со мной, вытянувшись в струнку на самом краю постели. Тоже в пальто, оно пахнет снегом и морозом, зимой. Вкусно пахнет, вдыхаю, хотелось бы полной грудью, но повязки и разрезанная, а потом заштопанная грудина мешают.

— Вкусно пахнешь, — сказала я, уткнувшись носом в его плечо.

Лежать на боку больно, но я потерплю, кто знает, сколько ещё таких мгновений мне осталось?

— Ты тоже.

Я улыбаюсь — врет. Я пахну стерильной чистотой больницы, пахну лекарствами и самую чуточку шампунем, мама Димы вчера помогала мне голову мыть… Я потом долго вдыхала этот сочный аромат яблок, так отличный от запахов больницы, но сегодня он уже почти расселся.

Димка не брился, щетина пробилась. В провожу пальцем по его щеке, скуле, иду вниз. Чувствую, как неровно бьётся его пульс. Он сглатывает, и это движение я тоже чувствую очень остро. И смотрю на синюю венку, чуть просвечивающую под кожей у кадыка. Кадык трогателен, он меня умиляет. Вот что в нем интересного? Но Димка кажется мне сейчас таким беззащитным, таким близким, впервые за эти долгие годы. Во мне просыпается желание. Странное, неадекватное — хочется вцепиться в его горло зубами, чтобы кровь брызнула в стороны, заполнила, солёная, мой рот, тёплой волной покатилась в горло. Но нет, я так не сделаю. Но немного себе уступаю — тянусь, и чуть прикусываю кожу зубами. Не сильно, но ощутимо, возможно даже след останется. А потом, чтобы не обижался легонько целую укушенное место. Димка судорожно вздыхает и пытается отодвинуться.

— Не ерзай, — предупреждаю я. — Упадёшь. Кровать-то узкая…

— Ты чего творишь, позволь спросить?

— Позволяю, — ответила я. И неожиданно для себя сказала — Я тебя соблазняю.

Наверное, Димка поверил. Сел на постели, только лицом ко мне. И смотрит так серьёзно. А мои слезы спрятались, хотя вот сейчас я бы поплакала. Может и правда бы легче стало, по крайней мере молва так гласит.