Ретроградный Меркурий - Ольга Пряникова

тебя не буду, просто хотел предупредить, чтобы ты знала – я все понял, уверен на сто процентов и выезжаю немедленно.

– Не делай этого.

– Послушай, хватит уже мне указывать, ты ей никто, Ань, понимаешь? Мы сами разберемся!

– Не нужен ты ей больше. Нечего разбираться, она сама во всем разобралась.

– Я тебе не верю. В любом случае, она – невеста моего сына. Мой сын мне не чужой человек, я его в детский дом не сдавал.

– Да ты его оставил, двухлетнего, матери и приехал потом навестить за двадцать лет один раз.

Митю не насторожила ее осведомленность:

– Я, между прочим, работал, да!

– А алименты присылать забывал.

– Аня, это были девяностые годы! У меня папа с мамой не выезжали на Венецианские фестивали, как у некоторых, мне приходилось постельным бельем с грузовика торговать на рынке. Но сына я не бросал. И он страдает. Я обещал ему, что найду эту идиотку.

Анна тяжело вздохнула.

– Он давно там. Забор даже покрасил.

– Какой забор?

– На даче забор. С Катей он там.

– С какой Катей? Как? Когда?..

– С какой Катей? Ты же вроде трезв.

– Трезв. И давно он там?

– Да всегда. С марта. Он из командировки к ней туда приехал.

– Как с марта… Сейчас же сентябрь… Он же мне постоянно говорил, что задерживается.

– Ну, наврал он. Ты же психопат, зачем лишний раз тебя волновать. Ты им не нужен.

– А как же он ее нашел?

– Очень просто нашел. Она сама его позвала.

Митя молчал. Это было последнее, окончательное предательство. Жизнь повернулась к нему искаженным своим лицом, красивым и жестоким лицом, состоявшим из черт всех знакомых ему женщин…

Он с трудом нащупал зажигалку, но сигарета не раскуривалась.

– Митя… Ты здесь? Ты меня слышишь? Не надо туда ехать, мы сегодня сами собирались. Еще не хватало скандал при детях устраивать. – Митя все молчал, не находя в себе сил издать даже простой звук. – Алло! Ты слышишь меня?

– Слышу, – прохрипел он, откашливаясь.

– Уймись. Ты же сам хотел избавиться от нее, жаловался, плакал, прятался, просил защитить тебя от нее. Говорил, что я должна – потому что я ее мать и ответственна за ее безумные поступки. Ты забыл? Умолял меня в больнице, руки целовал… Я все сделала, как ты просил. Твое желание сбылось – ты должен радоваться. Ты ведь этого хотел, да? Или ты, Михалков ты наш, думал, она будет за тобой до старости бегать?

– До чьей старости? – Митя растерялся от ее неожиданной злобы.

– До ее, разумеется. Твоя уже наступила, если ты не заметил.

– Да пошла ты! – Он бросил трубку.

Как добираться до этой дачи, он не помнил, но адрес у него был и сейчас с легкостью нашелся в кармане старой куртки.

Митя раздавил окурок в пепельнице, взял паспорт, флешку со сценарием и побежал на улицу.

Катя стояла возле калитки. Босиком, в летнем платье, она держала в пальцах травинку, которую время от времени покусывала от нетерпения.

Было прохладно, и она постоянно поджимала ноги – то одну, то другую. Смотрела на Митю так, словно видела его впервые или он был ее соседом. Впрочем, она всегда хорошо собой владела, и ее взгляд не менялся даже тогда, когда она собиралась бросаться из окна на асфальт ему под ноги. Да собиралась ли? Теперь Митя не был ни в чем уверен.

Катя близоруко сощурилась, узнала его и приветливо улыбнулась. Это была совершенно новая ее улыбка – не бесстыдно-умоляющая, а спокойно-приветливая. Другое, незнакомое Мите выражение ее лица.

Безотчетно он протянул к ней руки, и они обнялись.

– Давно тебя не видела, Митя. – Она светилась изнутри теплым медовым светом. – А ты постарел, дружочек, постарел… Ты ко мне?

– Конечно, я к тебе. Я искал тебя.

– Искал меня? – Она весело засмеялась. Ни злобы, ни ехидства не было в этом смехе. – Это же анекдот. Зачем ты меня искал?

– Ты тоже изменилась, – желчно подметил Митя, не решаясь снова ее коснуться.

– Все люди меняются, Митенька.

– Я люблю тебя.

– Конечно, я тоже тебя люблю. – Она протянула руку и нежно убрала ему со лба прядь волос.

Тон сказанного совершенно не соответствовал содержанию. Она была вежлива, доброжелательна, но совершенно безучастна. И не приглашала его войти. Не плакала, не бросалась на шею, от нее не исходило даже угрозы – вообще никаких импульсов. Но это определенно была она.

– Я тебе кое-что принес, – он протянул ей флешку. – Прочитай на досуге.

– Митенька, мне совершенно некогда сейчас, дома у меня бардак, и я очень боюсь это потерять. Давай я как-нибудь потом у тебя заберу, хорошо?

– А ты не хочешь спросить – что это?

– Я думаю, это сценарий твоего будущего фильма.

– Он о тебе. Я написал сам.

– Митенька, я ужасно тронута. Но мне даже положить сейчас некуда – видишь, на платье даже карманов нет.

Это был какой-то кошмар, словно он на полном ходу врезался в бетонную стену, впечатался лицом и застрял в ней. Сказать больше было нечего.

– А Сонька что говорит? Ты ей показывал? Она тебе помогала писать, да? – Нет, не было в голосе не капли ехидства или ревности. – Снимать будете? Митя молчал. – Ты от шоссе шел, да? Ну, вот, где сосны вокруг дороги, там поселок начинается.

– Да…

– Ты моих там по дороге не видел? Они с утра обещали приехать, уже скоро обед, я на каждый звук выбегаю их встретить.

– Твоих? – тупо переспросил Митя. – Анну, что ли? Все святое семейство?

– Да, – Катя захихикала, – святое семейство, как славно ты сказал.

– А ты сейчас ведь не одна дома? Ну, скажи мне.

– Одна.

– Кать, не ври, я знаю, с тобой Никита.

– Так ты приехал к нему?

– Нет, чертова кукла, я приехал к тебе, за тобой! – Он тряс ее за плечи, но она совершенно не сопротивлялась, не уворачивалась, даже не меняла выражения лица.

– Давай-ка поаккуратнее, видишь, у тебя куртка упала. Никита пошел в магазин, у нас шаром покати, все-таки дети приедут, надо чем-то всех кормить. А ты, Мить, иди, не нужно вам с ним встречаться.

Мите на секунду показалось, что он ослеп. Все эти месяцы поисков, тоски, осознания того, что – она, только эта женщина может составить смысл его жизни, – все промелькнуло молнией в голове и померкло.

Он медленно поднял косуху с земли.

– Что случилось, Катя? Ты ведь любила меня совсем иначе. И никогда не прогоняла. Я всегда был для тебя важнее всех.

Катя помолчала, видимо, обдумывая его слова. Волосы ее, заплетенные в простую лохматую косу, почти распустились, но она этого не замечала.