Юрий Перов - Прекрасная толстушка. Книга 1

— Что-то случилось?

— Да нет, ерунда, — тряхнула головой я. — Мне показалось, что моя дверь шевельнулась. Ну так зачем же ей грязный сахар?

— Она ставит на нем бражку. Потом, недели через две, ночью затыкает все щели и замочные скважины старыми тряпками и гонит самогонку.

— А потом? — спросила я.

— Потом она ее тихо пьет.

— Весело же вам живется, — сказала я.

— Да нет, пьяной я ее ни разу не видел. Обычно она запирается и тихонько шуршит у себя, как мышка в норке… Вполне безвредная старушка…

Он мне рассказывал забавные истории из жизни своей хозяйки, а я стояла, смотрела, как шевелятся его непривычно голые губы, и думала, что судьба могла бы быть и пощедрее ко мне. Неужели, думала я, мне придется поцеловать эти губы, которые, в общем-то, ничего, вполне нормальные губы, только, может быть, чуть тонковаты…

Для меня этот момент был очень важен. Если я не могла себе представить, как я поцелую какого-то человека, то ни о каких отношениях между нами он не мог и мечтать.

Это всегда было для меня чем-то вроде теста на совместимость. Так оно и осталось. Больше того — всякое увлечение с моей стороны, не говоря уже о большом и сильном чувстве, начинается с невинного и чаще всего подсознательного желания поцеловать кого-то в губы.

Почему, думала я, глядя на Дмитрия Владимировича, у пожилых мужчин всегда тонковатые губы? А у мальчишек полные, сочные? Ведь если он сейчас попытается меня поцеловать… Конечно, он не осмелится, он еще не привык, что меня можно целовать и за это ему ничего не будет, если только я разрешу это сделать, конечно… А я разрешу? Нет, не сейчас. Мне нужно к нему привыкнуть. Нет, он вполне нормальный, думала я, и губы у него нормальные, только немного тонковатые, и зубы хорошие, только чуть-чуть потемневшие от курева, а так он вполне нормальный и мужественный и похож на Жерара Филиппа, если слегка прищурится. Только нужно время, чтобы к нему привыкнуть, и поэтому ни о каких поцелуях и речи пока быть не может. Потом, попозже, может быть… Да и поздно уже!

Я слегка тронула его за рукав. Он повернулся ко мне с такой готовностью, словно ожидал от меня даже не знаю чего…

— Уже поздно, — как можно мягче сказала я. В конце концов, он же не виноват, что я пока не смогла бы его поцеловать. Он очень хороший и воспитанный человек и вполне сносно говорит по-французски, и глаза у него за очками горят такой надеждой, что я обязательно его поцелую…Только попозже, когда привыкну к тому, что он уже не строгий учитель, а совсем наоборот, хотя, конечно, не стоило ему так резко меняться…

— Да, да, конечно… — заторопился он, не зная, что делать дальше. Тогда я первая протянула ему руку и удивилась тому, какая у него маленькая и мягкая ладонь.

— А почему вы усы сбрили? — вдруг спросила я.

Он сильно смутился и пробормотал что-то невразумительное:

— Случайно… Так получилось…

— И решили теперь ходить без усов? — спросила я, чувствуя, как растет во мне подозрение, что и у него так же, как и у рыжего гарпунера, существует в жизни роковая тайна. И ничего хорошего лично для меня эта тайна не предвещает.

— А почему это тебя так интересует? — насторожился он.

— Я думаю, что вы напрасно их сбрили. Вам очень шли усы. В них были влюблены все наши девчонки. Я понимаю, они могут кому-то и не нравиться…

Он еще гуще покраснел.

— Совершенно не в этом дело, — сердито сказал он. — Нет у меня никого такого, кому они могут нравиться или не нравиться. Просто я сейчас без усов. Может быть, и отпущу со временем… А пока похожу так. Между прочим, без усов борщ есть удобнее. А я очень люблю борщ.

— А если я попрошу вас снова отпустить усы?

— Странная просьба… — замялся он.

— Что же в ней странного? Просто с усами вы мне нравитесь больше, чем без усов.

— А если я попрошу чего-нибудь взамен? — со значением спросил он.

— Вы сперва мою просьбу выполните, а потом мы и вашу рассмотрим… — уклончиво сказала я и еще раз взглянула на его голые тонковатые губы. Я совершенно не была уверена, что смогу удовлетворить его просьбу.

И все-таки что-то не так с этими усами, подумала я и, как потом выяснилось, была права.

На прощание он галантно поцеловал мне руку.

Поднимаясь к своей двери, я думала, что если с этими усами у него все в порядке и у него на самом деле никого нет, то, пожалуй, со временем я смогу привыкнуть к его губам. Тем более что он отпустит усы, они скроют верхнюю губу, слегка пожелтеют от дыма и будут приятно пахнуть табаком и одеколоном, а тогда он, может быть, вернется в тот образ, в который были влюблены все девчонки нашего класса, и я буду смотреть на него прежними глазами.

Оказывается, с печальным удовлетворением думала я, и мне не удалось уберечься от чьей-то неистребимой преданности…

Услышав, как он вышел из подъезда, я вставила ключ в замочную скважину.

После смерти бабули, которая почти всегда ждала меня дома, я стала бояться входить в пустую и темную квартиру. Это не прошло и до сих пор. И не столько боюсь, как неприятно. Просто мурашки по спине пробегают… Поэтому я всегда оставляю свет в прихожей.

Горел свет и в тот вечер. И чем-то неуловимо пахло. Чем- то совершенно непонятным, но отдаленно знакомым, и еще почему-то чаем. Я замерла с одним ботиком в руке…

На мне тогда были потрясающие итальянские лакировки, которые я купила в комиссионном магазине в Одессе, а поверх я надевала для тепла черные фетровые ботики с блестящими металлическими пряжками.

Так и не узнав запах, который я сразу отнесла к родным, домашним запахам, просто внезапно проявившимся ярче других, я сняла второй ботик, подошла к зеркалу, чтобы причесаться, и ноги мои подогнулись… На зеркале, приколотый иголкой к резной деревянной раме, висел фрагмент моей бумажной выкройки, на котором жирным красным карандашом было написано:

«НЕ БОЙСЯ — ЭТО Я, ЛЕХА. Я В СПАЛЬНЕ».

Тихо охнув, я, чтобы не упасть, прислонилась плечом к косяку, взглянула на дверь, как бы примериваясь к бегству, и шепотом спросила:

— Лешенька, это ты?

Если бы ответил чужой голос, то я даже не сумела бы убежать, так бы и сползла на пол по косяку, но через невыносимо долгую паузу из глубины квартиры раздался чуть глуховатый, с хрипотцой голос Алексея, который я не спутала бы ни с каким голосом на свете:

— Долго гуляешь…

Осторожно и робко, словно по тонкому льду, я направилась в спальню.

Он сидел в черном бушлате и черной шапке, положив правую ногу в чудовищном ботинке на стул. В руках у него был маленький алюминиевый ковшик с длинной ручкой, в котором обычно я варю яйцо к завтраку. Он что-то отхлебывал из этого ковшика. Уже более отчетливо запахло чаем.