Вирджиния Эндрюс - Хевен

К тому же Фанни уезжала только в Уиннерроу, а Наша Джейн и Кейт убыли далеко, куда-то в Мэриленд, и Том заметил лишь три цифры номерного знака. Хватит ли этого, чтобы найти этих людей когда-нибудь?

Теперь пришел черед скучать по Фанни, моей извечной мучительнице, моей подруге и сестре. По Фанни, моему постоянному позору – когда я ходила в школу и слышала ее хихиканья из раздевалки. По Фанни, с ее готовностью номер один к развлечениям с мальчиками, которую она в полном виде унаследовала от традиций гор.

На сей раз, после того как забрали Фанни, отец не уехал. Похоже, сведения, которые выболтала сестра, заставили его насторожиться и не дать нам с Томом сбежать. А мы не могли дождаться, когда он уедет, чтобы в тот же момент улизнуть из дома, а не быть проданными. Мы молча сидели на полу возле печки, и так близко, что чувствовали тепло и слышали напряженное дыхание друг друга.

Отец явно не собирался давать нам шанс сбежать.

Он выбрал стул покрепче и, полуприкрыв глаза, устроился на нем по другую сторону печки. Похоже, он кого-то ждал. Я пыталась убедить себя, что пройдут дни, прежде чем придет кто-то еще, и нам за это время представится случай – и не один – улизнуть. Однако этого не произошло.

Во двор въехал грязный пикап темно-бордового цвета, такой же старый и побитый, как отцовский, и остановился, поселив панику в моем сердце, которая отдалась беспокойством в глазах Тома. Он снова взял меня за руку и крепко сжал ее. Мы оба прижались к стене. Прошло лишь два часа, как уехала Фанни – и вот уже новый покупатель.

Послышались тяжелые шаги за дверью. В дверь трижды громко постучали, потом еще трижды. Отец открыл глаза, вскочил и, бросившись к двери, распахнул ее. В дом вошел невысокий крепкий мужчина с седоватой бородой и хмуро оглядел наш интерьер. Взгляд его остановился на Томе, который уже в этом возрасте был на голову выше незнакомца.

– Не плачь, Хевен, пожалуйста, не плачь, – умоляюще произнес Том. – Если ты не будешь держаться, мне тоже трудно будет. – Он снова сжал мне пальцы, другой рукой смахнул у меня слезы, потом поцеловал. – Что мы сейчас можем поделать? Ничего. Если даже преподобный Вайс и его жена не видят ничего зазорного в купле-продаже детей. Все уже обтяпано заранее, теперь ясно и тебе, и мне. Мы не первые и не последние, сама знаешь.

Я бросилась к нему в объятия и крепко прижалась. Я больше не собиралась плакать и готова была на сей раз перенести все это не так болезненно. Это самое лучшее, что я могла сделать в данной ситуации. Более бессердечного человека, чем мой отец, более никчемного и развращенного трудно было себе представить. Всем нам будет где-то лучше, чем здесь. И дома там будут получше, и еды побольше и получше. Это же прекрасно – иметь трехразовое питание, как у всех людей в этой свободной стране под названием Соединенные Штаты.

И тут у меня вырвался крик.

– Том, беги! Делай же что-нибудь!

Но отец встал так, чтобы преградить Тому путь к бегству, хотя тот и не пытался. Дверь у нас была только одна, а окна слишком маленькие и высоко расположенные.

Отец не видел и не хотел видеть моих слез и горя на лице Тома. Он торопливо пожал руку здоровяку, одетому в изношенный и грязный комбинезон. На его топорном лице, в значительной части закрытом густой бородой с проседью, выделялся нос картофелиной и маленькие раскосые глаза. Шевелюра седоватых волос создавала впечатление, что его голова сидит на широких плечах без всякой шеи. У него была мощная грудь и большое брюхо обожателя пива, которого не скрывал свободный комбинезон.

– Я приехал забрать его, – произнес он без раскачки, глядя прямо на Тома и ни разу не взглянув на меня. – Если он такой, как ты сказал, то все в норме.

– Ты только взгляни на него, – сказал отец на этот раз без тени улыбки. Пошел деловой разговор. – Тому четырнадцать лет, а в нем уже почти шесть футов роста. Посмотри на эти плечи, руки и ноги и представь себе, каким он будет, когда повзрослеет. Потрогай у него мускулы, какие крепкие. Это от топора. А на сенокосе работает как взрослый мужик.

Это была жуткая сцена: о Томе говорили, как о породистом бычке.

Фермер с красным лицом небрежно схватил Тома, поставил его поближе к себе и стал заглядывать ему в рот и рассматривать зубы, щупать мышцы рук и ног, спросил, нет ли проблем с пищеварением, задал и другие вопросы интимного характера, на которые Том отказался отвечать. В этих случаях отвечал отец, как будто он знал или интересовался, бывает ли у Тома головная боль и как у него с эрекцией по утрам.

– Он здоровый парень, и в этом смысле тоже. Я в его возрасте мастак был до девочек, ничем меня, бывало не удержишь.

Что им Том, племенной жеребец, что ли?

Наконец этот крепыш-фермер сообщил, чем он занимается. У него молочная ферма, зовут его Бак Генри. Ему до зарезу нужен помощник – молодой, сильный и готовый хорошо заработать.

– Мне ни к чему хилые, ленивые и неисполнительные.

Тут отец изобразил обиду.

– Ты что, сроду не было, чтобы Том ленился. Он с гордостью посмотрел на Тома, а тот стоял хмурый и несчастный и старался держаться поближе ко мне.

– Хороший, сильный с виду парень, – одобрительно произнес Бак Генри.

Он вручил отцу пятьсот долларов, подписал подготовленные бумаги, получил расписку, схватил Тома за руку и поволок к двери. Том попытался упираться, но отец был наготове, он сзади подтолкнул его и слегка ударил ногой по голени. А дедушка сидел, покачиваясь взад-вперед, и вырезал очередную фигурку.

У двери Тома прорвало.

– Я не хочу уходить! – закричал он, пытаясь вырваться.

Отец бросился ко мне. Я пыталась было отскочить, но он со спины схватил меня одной рукой за волосы, а другой за горло, готовый в любой момент сдавить его.

Когда Том увидел, что меня держат, словно цыпленка, перед тем как открутить ему голову, у него, похоже, внутри все похолодело.

– Пап! – закричал он. – Не трогай ее! Если ты продашь Хевенли, как и всех остальных, подыщи ей самую хорошую семью. Если ты так не сделаешь, я однажды вернусь, и ты горько пожалеешь, что у тебя вообще были дети! – Его возбужденный взгляд встретился с моим. – Я вернусь, Хевенли! – крикнул он. – Обещаю, что не забуду нашей клятвы. Спасибо за все, что ты делала для меня и для всех нас. Я буду часто писать, мы будем поддерживать связь, так что не скучай. И я везде разыщу тебя, где бы ты ни оказалась! Я клянусь тебе!

Я чувствовала, что у меня глаза опухли от слез.

– Том, пиши, пожалуйста, пиши. Мы увидимся, я это точно знаю. Мистер Генри, где вы живете?

– Не говори ей, – поспешил упредить его отец, сжимая мне горло. – От нее только несчастья. И не давай Тому писать письма. По крайней мере, не этой – по имени Хевен. Ее надо было назвать Хелл.[9]