Клетка бесприютности - Саша Мельцер

солнце мне больше не светило, а в другой – открыть окно пошире и запустить лучи самой яркой звезды в комнату. Пусть я каждый раз порывалась выкинуть письмо или сжечь его в старой пепельнице, все равно бережно складывала обратно на тумбочку. Мяла и расправляла. Читала снова. Строки, начинавшиеся с «прости», уже въелись в память хуже горечи от расставания и воспоминаний об Игоревых теплых руках.

– Что с тобой? – Ники усмехнулась. – Ты не пытаешься его оправдать?

– Я устала его оправдывать, – нехотя призналась я, поставив перед ней чашку и пепельницу. Ники курила какую-то электронную дрянь «не с дымом, а с паром», как говорила она сама. Достав пачку шоколадного «Чапмана», я подпалила кончик сигареты зажигалкой и затянулась. Сладковатый дым разлился по комнате. Я стряхнула первый пепел на стеклянное чистое дно. – Сколько можно?

– Вау, глаза открылись, – Ники развела руками, но под моим пристальным, наверняка озлобленным взглядом снова замолчала. – Ну что не так?

– Устала оправдывать, но любить не перестала, – сухо добавила я. – Понимаешь? Он… такой человек. Надо принимать его с недостатками, с этой дурацкой гордыней, с тем, что он прет вперед… Меня уже перемололи его жернова, понимаешь? Я будто бы и не я вовсе… Думаю только о нем. О том, как он там.

– Это нормально, – Николь мягко коснулась меня чуть выше локтя. – Ты его любишь. Таким чувствительным девочкам, как ты, всегда сложнее. И расстаться с ним – тоже. Но он бросил тебя в этом письме, понимаешь? Велел жить дальше.

– Пусть в глаза скажет, – я отодвинула подальше тетрадный лист, – приедет и скажет. В письме просто бросить, как трусу последнему. А Игорь, вроде, таким никогда не был.

Я глотнула кофе, поняв тут же, что забыла положить сахар. Меня преследовали рассеянность и несобранность, я роняла все из рук, разбила за две недели четыре тарелки и дважды обожглась кипятком – по неосторожности схватила горячий чайник, и он выпал из рук, залив паркет кипятком и ошпарив ноги. Благо, задело совсем чуть-чуть, и уже почти зажило.

– Тебе нужно вырваться из этих разрушающих будней, – решила Ники за меня, насыпав в кофе сахар, слишком много для такой маленькой чашечки. – Сколько можно сидеть взаперти? Ты скоро плесенью покроешься.

Ники поражала напористостью – я почти что хотела ее выгнать, посмотреть на обескураженное выражение лица за секунду до хлопка дверью перед ее носом. Мы с ней всегда были из разных миров. Папа говорил, что я летаю в грезах, своих мечтах и ношу розовые с блестками очки; а Ники, слепленная из другого теста, приземистая. Та, кто цепкой хваткой грызет свое. «Бультерьер, – говорил он, – пока пасть не разожмешь, добычу не выпустит».

– Когда ты красилась в последний раз? – продолжала настаивать Николь, держа в пальцах чашку. Алые ногти ярким пятном выделялись на белом фарфоре. – А прическу делала? Тебя срочно надо вытащить из этой ямы, иначе к возвращению своего Игоря…

– Что будет? – опасно сощурившись, перебила я. – Ну, что будет?

– Превратишься в пещерного человека! – Ники по-доброму рассмеялась и щелкнула меня по носу, а я не успела увернуться. – Лушенька, родная, давай соберемся и сходим куда-нибудь на выходных. Клуб? Ресторан? Платье купим.

Она неожиданно поднялась из-за стола, взяла меня за запястье и потащила к зеркалу. Последнее, чего я хотела – в него смотреться. Я знала все: о синяках под глазами, об осунувшемся лице с бледными щеками. К лету хотя бы высыпали веснушки, а осенью и в зиму я была болезненно бледной, словно страдала от анемии. Длинные локоны давно превратились в невнятный пучок на голове, макияж стал чем-то забытым, далеким, даже тушь с блеском для губ остались в прошлой жизни.

Без Игоря не хотелось краситься и наряжаться. Мама говорила мне, конечно, что это надо делать для себя, своей уверенности, но мне надоели ее психологические настроения и попытки меня лечить чуть ли не сильнее двухлетнего беспросветного ожидания. Окинув собственное отражение взглядом, я отвернулась. На растянутую Игореву футболку, порванные собакой леггинсы на правой ноге и бледную кожу смотреть не хотелось – навевало тоску.

– Надо достать твои фотографии с выпускного, – сварливо прибавила Ники, когда я отошла к столу и снова схватила сигарету, забытую, уже почти дотлевшую в пепельнице. – Посмотришь, вспомнишь вообще, чего стоишь.

– Остановись, – взмолилась я, затянувшись пару раз и затушив сигарету окончательно. Табачный сладкий запах не выветривался до конца, оседал на мебели. – Хватит, Ники. Я согласна сходить развлечься, но избавь меня, пожалуйста, от этого. Нормально я выгляжу. Игорь вернется, и все наладится.

– Жизнь сейчас идет, дурочка. А в письме он тебе ясно дал понять, что ничего не сложится. Попробуй жить и дышать без него, – она приобняла меня за плечи. – Ну, так, будто ты его не ждешь. Время потечет быстрее. Жить станет легче.

Время и правда еле тянулось, с таким трудом, словно из жесткой резины. Два года умножались на четыре, мне казалось, что прошло уже не меньше десятка лет с его отъезда. Ники была права, но признать это вслух значило согласиться на ее безрассудные, иногда безумные авантюры. Я еще помнила, как в студенчестве Николь устраивала рейд по клубам и проходила не меньше шести баров за ночь, выпивая по шоту из шести стопок в каждом.

Николь не просто обладала даром убеждения, она уламывала так, что хотелось согласиться только ради того, чтобы остаться в одиночестве и тишине.

– Просто потанцуем, – решилась я. – Окей? На выходных.

– Договорились, – она одним глотком допила кофе и поставила кружку в раковину. – Скину место и время в сообщении. И давай пройдемся по магазинам перед этим? Не в толстовке же с «Королем и Шутом» ты пойдешь.

Обреченно кивнув, я согласилась, впервые за все время ощущая себя безмозглым щеночком на поводке – куда потянешь, туда и идет.

***

Я решила говорить с ним письмами.

Телефон по-прежнему не появлялся в сети, не менялся и женский механический голос, который я уже не могла слышать без сжавшегося клубком отчаяния внутри. Эсэмэски не доходили, каждый раз высвечивалось «не доставлено» с красным восклицательным знаком. Как еще мне было сказать ему о том, что чувствую?

Все еще храня его письмо – перечитанное теперь уже точно больше, чем на тысячу раз, – я достала тетрадь и вырвала лист из середины. Точно такой же, со светло-голубой клеткой и очерченными малиновыми полями.

«Прости».

Начав письмо с