Клетка бесприютности - Саша Мельцер

все равно его ждала. Тосковала по нему.  Будто плача, роняла сентябрьский дождь с крыш.

Мне оставалось только молиться за него.

Я попробовала ему позвонить, но абонент, что очевидно, оказался недоступен. Попробовала позвонить в общежитие, где сказали, что он съехал еще полгода назад. Закрыв глаза, я помассировала виски, давящая изнутри пульсация почти взрывала голову. Слезы высохли, оставив после себя прозрачные соленые дорожки на щеках.

«Еще раз прости. У тебя должен быть шанс на новую, нормальную жизнь. Пожалуйста, если сможешь, навести Вадика».

Рядом с любовью, не вытесняя ее, появлялась злость. Черная и грязная, липкая, трогающая все совместные воспоминания и счастливые моменты. Я должна была ненавидеть Игоря, но не могла, должна была признать его подлецом, но признавала глубоко запутавшимся и уставшим. Невидящим взглядом посмотрев перед собой, я отложила письмо на пассажирское сиденье. Попробовала позвонить еще раз. Абонент временно недоступен.

Мир закружился. Показалось, что я отключаюсь, теряю сознание, по конечностям к лицу прошелся острый жар. Зажмурившись и постаравшись согнать морок, я приоткрыла окно, чтобы свежий воздух наполнил салон, проветрил его, забрав с собой кажущееся бесконечным горе.

– Несколько месяцев, – повторила я еще раз. – Всего несколько месяцев, и он вернется. Это все временно.

Я нуждалась в поддержке и сама себя пыталась убедить в незначительности письма. Игорь все равно далеко, глобально ничего не менялось – кроме того, конечно, что он сказал жить дальше без него, – но тревожно сосало под ложечкой, мучило дурное предчувствие. Выезжая с парковки торгового центра, я путала газ и тормоз, понимая, что безопаснее было бы вызвать такси. Осторожно свернув на главную дорогу, я начала разгоняться все сильнее, пока стрелка спидометра не перевалила за неположенные восемьдесят километров в час.

Только ленивый или невнимательный мне не посигналил – я собрала рекордное количество клаксонов, пока неслась по проспекту, смаргивая постоянно застилавшие глаза и размывавшие город передо мной слезы. Звонила Ники, будто нутром чувствуя то, что творилось, но я не взяла и выключила звук на телефоне. И сама не заметила, как оказалась в Чертаново. Бросив машину на парковке торгового центра, я выскочила на улицу расстегнутая, без шарфа и шапки, словно Игорь снова ждал меня там у метро. Как в прошлый раз, когда я приехала сюрпризом, ничего ему не сказав. Но в третий раз «абонент временно недоступен или вне зоны действия сети» сурово подтверждало реальность.

Дом Игоря стоял таким же непоколебимым панельным монументом, как раньше, только самого Игоря там больше не было, и весь район опустел. Медленно бредя между домами, выйдя на какой-то бульвар, я заметила небольшую церковь – совсем маленькую и непримечательную, не такую, как храмы в пределах Садового кольца. Пройдя через ограду, я осторожно потянула на себя деревянную дверь.

Сразу запахло воском и ладаном.

Я ни разу не приходила в церковь. Родители особо не верили, я не уверена, что меня даже крестили, Игорь тоже не отличался обращением к Богу. Медленно, озираясь, я прошла внутрь. За прилавком сидела бабушка – совсем маленькая, с морщинистым лицом и седой головой, покрытой легким шифоновым платком.

– Мне свечку надо поставить, – прошептала я тихонько, словно боясь. – Можно?

– Какую тебе, внучка? – она провела старческой рукой над стеклом, где лежали разные свечи. Но я в них не разбиралась, поэтому ткнула в ту, что посередине, за сорок рублей.

– Эту.

Она достала из-за прилавка целую связку, выудила одну, а я вытащила банковскую карточку, чтобы расплатиться. Бабушка растерялась.

– У нас нет такого, – вздохнула она, – картой не получится, милая.

Растерявшись, я покрутила бесполезный пластик в руках, понимая, что зашла просто так, зря. Глаза снова наполнились слезами, я спешно извинилась и сунула карту обратно в рюкзак.

– Ничего не нужно, – сказали мы в один голос. Я – про свечку, бабушка – про деньги.

– Возьми так, – продолжила она, сунув мне свечу в руки. – Не нужно денег. Ты же не просто так зашла. Ноги сами привели. Тебе за здравие или за упокой?

Сморгнув капельки слез, я слабо улыбнулась.

– За здравие.

– Вот туда, – она указала мне на большой подсвечник перед одной из икон.

Опять осматриваясь, я медленно подошла к нему и подожгла свечу об одну из тех, что уже горели. Робкое, набирающее силы пламя разыгралось, фитиль быстро опалился и на пальцы, больно обжегши тонкую кожу, капнул воск.

– Пусть у него все будет хорошо, – попросила я перед тем, как поставить свечу.

Николь вчитывалась в письмо, сидя за столом, пока бассет-хаунд Кэрри клянчил у нее кусок сыра. Я стояла, опершись ладонями на кухонный гарнитур и уткнувшись лбом в верхний шкафчик, пялилась на давно закипевший в турке кофе. Только опомнившись в последний момент перед тем, как густая кофейная пена перельется за края, я быстро выключила газ. Кофе осел, а мысли внутри затихать не хотели. Ники молчала, поддавшись общей гнетущей тишине, и я тоже ничего не говорила. Она все еще держала письмо в руках, пока я разливала ароматный напиток по небольшим чашечкам, доставала из шкафчика мармелад и сладости.

Две недели тетрадный лист, смятый до непонятности и истертости букв, перечитанный раз на триста, лежал на тумбочке у кровати, а теперь попал в другие руки. Ники так вчитывалась, словно пыталась найти скрытые смыслы.

– Может, его заставили? Ну, не оставили выбора на работе? – предположила она, и я не могла в это поверить. Ники искала ему оправдания? – Или, может, предложили такие деньги, от которых не смог отказаться. Вы ж на свадьбу копите?

– Я сама уже эту свадьбу была готова оплатить, – я почти зарычала. – И папа хотел помочь. Но нет. Мы же гордые. Западло думать, что он не сам, а кто-то.

Две недели, проведенные в квартире взаперти, бок о бок с собакой и забитым холодильником – вином и закуской, ничем серьезным, – я размышляла. Лежа на кровати, заканчивая картину на стене в гостиной, сидя на подоконнике и болтая ногами, я думала. Почему случилось так, а не по-другому? Почему случилось именно с нами, а не с кем-то другим? Родители удачно уехали на отдых, и я могла посвятить время себе – раздумьям и принятию, в один день хотелось никогда больше не выходить на улицу, потому что