Бурбон и ложь - Виктория Уайлдер

Джулеп лает, а затем становится передними лапами на край ванны и наклоняется, чтобы лизнуть Лейни в лицо.

Лейни визжит и смеется в ответ.

Глядя на это, я начинаю что-то чувствовать. Что-то более глубокое, чем влечение. Возможно, это благодарность. Я стал свидетелем того, как моя собака искренне реагирует на другого человека.

— Я принесу тебе полотенце. А потом ты расскажешь мне, что случилось. Как тебе такое предложение?

На этот раз ее улыбка мягче, чем та, что была несколько минут назад. Я вхожу внутрь, хватаю полотенце и снова возвращаюсь к ней. Я бы соврал, если бы сказал, что ничего не заметил. Верхняя часть ее груди выступает над водой, но я не позволяю себе смотреть слишком долго. Я не смогу остановиться. Я знаю свои пределы, и я ужасно близок к ним. Придерживая полотенце перед ванной, я жду, пока она выберется. Ей удается встать на ноги, и она шагает ко мне с поднятыми над головой руками, с пакетом конфет в одной руке и коркой от куска пиццы в другой.

Меня не волнует, что она капает водой на мои ботинки, и то, что мне приходится наклоняться к ней, когда я оборачиваю полотенце вокруг ее тела и закрепляю его. Она смотрит на меня из-под влажных ресниц, и я замечаю коричневые крапинки в радужной оболочке ее ярко-голубых глаз. Красиво.

— Насколько по-рыцарски ты себя вел только что, ковбой?

— Ты называла меня ковбоем, а не рыцарем. — Я подмигиваю ей. — Взглянул одним глазком. — Мой голос становится ниже, тише: — Невозможно было не сделать этого.

— Может, продолжим с того места, на котором остановились прошлой ночью?

Я почти стону от того, как эти слова устремляются прямо к моему члену. А потом ее голубые глаза заглядывают в мои, когда она облизывает нижнюю губу… Черт, как же я этого хочу. Но мне нужно от нее больше. Мне неприятно осознавать, что что-то не так — не только то, что произошло сегодня, но и то, что заставило ее приехать сюда с маршалом США посреди ночи. Пока я не узнаю причину ее появления, я не могу допустить повторения вчерашнего.

Я провожу рукой по шву джинсов, потому что если я не найду занятия своим рукам, то сорву с нее полотенце и меня уже ничто не остановит.

Она покусывает ноготь большого пальца, пытаясь сдержать улыбку, а затем двигается к креслам у кострища.

— Я тебя возбуждаю?

Господи, если бы она только знала. Я провожу рукой по шее и делаю несколько шагов от того места, где она опускается в кресло. Схватив два полена, я бросаю их в яму для костра, а затем приседаю, чтобы заполнить пространство под ними хворостом. Я смотрю на нее и на бутылку, которую она достает из своей сумки.

— Составишь компанию?

Она протягивает бутылку «Фокс 1945».

— Это год Гриза. — Мои пальцы скользят по ее пальцам слишком медленно, чтобы мы оба могли это игнорировать. Я думаю о том, чтобы переплести наши пальцы, усадить ее к себе на колени и слизать вкус этого бурбона с ее губ. Но я сопротивляюсь, хотя и с трудом.

— Что это значит, что это его год?

— Мы разливаем по бутылкам самую старую бочку, которая есть. Небольшой тираж — всего около сотни в год, когда происходит что-то важное. Появление на свет — одно из таких важных событий, а год Гриза — 1945-й.

Ее глаза расширяются, искрясь интересом. Насквозь мокрая, эта женщина такая чертовски соблазнительная. Пространство. Немного пространства в этот момент не помешает.

— Позволь мне взять очки и зажигалку.

Я отступаю к своей двери, все еще наблюдая за ней и вспоминая, куда она собиралась сегодня. Может быть, это как-то связано с тем, что она здесь.

— Гриз сказал, что ты ходила с ним в книжный клуб?

Ее поза меняется, она быстро поднимает голову к небу, и ее глаза наполняются слезами. Никогда еще мне не хотелось наорать на Гриз так, как сейчас, за то, что он бросил ее на растерзание волкам. Потому что я уверен, что именно это и произошло, когда услышал о нескольких женщинах, которые там присутствовали.

Я не иду за спичками и очками. Вместо этого я в несколько шагов оказываюсь перед ее креслом, опускаюсь на колени, чтобы поймать ее взгляд, и говорю:

— Что бы или кто бы не расстроил тебя, я готов поспорить, что они не стоят твоих слез.

Две слезинки скатываются из глаз, когда она опускает взгляд. Я не задумываюсь о том, что делаю, и почему мне это необходимо, но я утираю каждую из них подушечками больших пальцев.

— Или книга оказалась отстойной? — спрашиваю я шутливо.

Она смеется.

— Я не должна плакать из-за этого.

Я вытираю еще несколько слезинок, которые стекают по ее лицу.

— Просто эмоции захлестнули. Это случается с лучшими из нас.

Она снова смеется, и ее взгляд встречается с моим.

— Почему ты плачешь, сладкая?

Я беру бутылку из ее рук и делаю быстрый глоток. Честно говоря, мне нужно больше. Есть что-то в том, как первый глоток бурбона касается языка и горла. Но мне нужно, чтобы это напомнило мне, что это неразумно — подходить так близко, утешать ее.

— Ты расстроилась, что я прервал твою вечеринку топлесс в поилке для лошадей?

Она смеется.

— Голую вечеринку. Не топлесс.

Я провожу рукой по лицу и шепчу:

— Черт.

Когда я снова поднимаю взгляд, ее глаза задерживаются на моих губах, а затем возвращаются наверх. Да, я могу потеряться в этой женщине. Так потеряться, что потом не смогу найти пути назад. Этот поцелуй был чертовски хорош, но я могу оставить его в прошлом. Я могу взять себя в руки и изо всех сил стараться не желать большего.

Было бы неплохо сменить тему.

— Что еще, кроме фабрики PEZ?

Она улыбается мне и откидывается назад, на ее лице появляется вопросительное выражение.

— Когда я думаю о своих любимых вещах, мне всегда становится легче.

Плотнее завернувшись в полотенце, она поднимает голову к небу.

— «Zoltar».

— Автомат предсказаний?

Она отрицательно качает головой.

— Не предсказаний. Будущего. Например, когда Том Хэнкс пожелал стать взрослым, а на следующий день превратился в тридцатилетнего.

Что ж, теперь мне любопытно.

— И что тебе напророчили в будущем?

Она снова смотрит на мои губы, словно хочет заставить меня чувствовать себя неловко или представлять то, что я никак не могу забыть.