Измена. Серебряная Принцесса (СИ) - Ли Стеффи

И мое внимание полностью переключается на поселок, в который въезжает автомобиль.

Глава 42

Смотрю по сторонам и возникает стойкое ощущение, будто мы с Кузнецовым перенеслись назад во времени. Где-то на полвека или даже чуть больше.

Поселок выглядит мрачно, уныло и немного пугающе. Он состоит из старых ветхих домов, чьи крыши грозятся обвалиться при малейшем порыве ветра.

В теле просыпается тревога. Она мирно спала, пока мы с Ильей добирались до этого места. А сейчас, вскочив, вспыхивает в груди и неприятно скользит по позвоночнику. Сжимаю пальцы, ставшие вдруг холодными, и очень надеюсь, что однокурсник не слышит насколько сильно грохочет мой пульс. Не хочу выглядеть трусливой и жалкой.

Наконец, машина медленно останавливается возле одного из деревянных домов. Двигатель замолкает. Тишина наваливается на салон. А потом где-то резко раздается глухой лай собаки. Заставляет вздрогнуть.

Умом понимаю, что надо потянуться к ручке, открыть дверь и выйти, но никак не могу заставить себя пошевелиться. Ноги словно окаменели. А внутри так и пульсирует внезапно замаячившее предупреждение. Оно подсказывает, что эта поездка многое изменит в моей жизни. Расставит какие-то из фигур в совершенно другом порядке. Но сиюминутное незнание пугает сильнее той собаки.

Я бы очень хотела отнести себя к списку бесстрашных личностей, но, увы, это совсем не так.

Илья спокойно спрашивает:

— Ты в порядке?

И вместо того, чтобы честно признать, что я довольно близка к бессмысленной потере сознания, удивляю себя и уверенно говорю:

— Да. — правда, по взгляду Кузнеца сложно поверить, что мне удалось его обмануть.

Он первым выходит из машины, обходит её спереди, а потом открывает мне дверь и протягивает руку.

Не оставляет больше времени, чтобы сильнее разогнать тревожность по крови.

— Я буду рядом. — просто говорит он.

И фраза странным образом успокаивает. В его голосе нет ни той отчужденности от всего мира, которая была в нем все то время, что я с ним знакома, ни тени сарказма. Я ощущаю участие. На редкость настоящее и подкупающее.

Вложив в его ладонь свою, покидаю салон.

— Спасибо. — благодарность тихо срывается с губ.

Кузнецов кивает, и мы бок о бок направляемся к дому. Но чем ближе мы подходим к нему, тем сильнее крепнет сомнение в том, что в нем кто-то живет. Однако, когда я уже готова повернуть обратно, дверь неожиданно широко распахивается и из нее выходит худая, но крепкая старушка.

— Доброго денечка! Это ж надо, какие молодые гости ко мне пожаловали? Вы случаем, не заплутали? — улыбаясь, интересуется она, протирая очки и нацепляя их обратно на нос.

— Добрый день! — отвечаю ей. — Дело в том, что ваш адрес нам дала одна журналистка. Ее зовут Матильда Рудольфовна Трель. Вы знаете такую? Я Северина Сереб…

— Я знаю, кто ты! — крепко схватив меня за руку, заявляет женщина. Затем прищурившись, бесцеремонно осматривает с ног до головы и радостно восклицает, — Вся в мать, пошла. Красавица наша! Называй меня баба Глаша. А эта Трель — мадама шибко любопытная. Приезжала ко мне пару раз, все пыталась унюхать сенсацию для своей газетенки. Она решила, что я умом давно тронулась. Так я не стала ее разочаровывать, так себя и повела. Но как бы она мне тут напомаженными губешками своими не улыбалась, открывать ей тайны твоей мамы я не стала. А она, змеюка такая, ребёнка ко мне послала. Ууух, видно, дурно её родители воспитали. А чего же мы стоим? Пойдёмте в дом! — она переводит взгляд с меня на Кузнецова, — А этот молодец кто будет? Жених что ль твой? Ан нет, не жених… Защитничек? Звать то тебя как, богатырь?

— Илья.

— О! Настоящий богатырь. Я как в воду глядела! И имя такое славное. Сильное. Ну пойдемте, ступайте за мной. Только не в дом. Забыла я, что там Данька стену на кухне красил, вонищи до сих пор стоит, аж крысы дохнут, лучше мы с вами в саду посидим.

И, не выпуская моей руки, старушка тянет за собой. Обогнув дом, мы оказываемся в небольшом и несколько заросшем, но от того не менее прелестном саду. В нем имеется крохотная чистенькая беседка, куда нас и усаживает хозяйка.

— Вы пока посидите, гости дорогие, а я компотик принесу. И блины захвачу! Они кажись у меня ещё оставались, если Данька бегемот все не слопал.

— Пожалуйста, не стоит беспокоиться. — пытаюсь возразить я. — Мы приехали только, чтобы…

— Да какие беспокойства! Я ж только рада! — она бросается было обратно к дому, как вдруг деловито у меня уточняет, — А ты матери своей сказала, что ко мне едешь?

От вопроса старушки становится не по себе. Она не знает, о том, что мамы давно уже нет, и радушно улыбается. Отчего-то по спине начинают бегать мурашки. Но принимаю решение не скрывать правду, потому шепчу:

— Моя мама умерла много лет назад.

— Типун тебе на язык, — хмурится женщина и сурово грозится мне пальцем, — Она не так давно меня навещала. Ясно мне все. Ничего она не знает, а-то тоже бы приехала. Ладно. Ждите. Я сейчас вернусь.

Старушка уходит, а мы с Ильей переглядываемся.

— Она думает, что мама жива…

— Может, она умеет общаться с призраками. — пожимает плечами староста.

Кузнец зевает, лениво вытягивает ноги, сцепляет руки за головой и беззаботно говорит:

— Сейчас она принесёт нам зачарованный компот, мы с тобой его вежливо выпьем и заснем, а старушка радостно зажарит нас потом в своей печи. Может, и Даньке что-то достанется. Если, конечно, он тоже не призрак.

— Это ужасная шутка. — шепчу я, боясь, как бы эта милая женщина не услышала Илью.

— А кто сказал, что я шучу? — невозмутимо интересуется он.

Через пару минут мы уже сидим с кисленьким вишневым компотом и тарелкой до верху наполненной блинами.

— Дрова колоть умеешь? — строго обращается женщина к Илье.

Тот молча кивает.

— Тогда сделай доброе дело, помоги старенькой бабушке, у меня вооон там они бесхозно валяются, да все ждут сильного богатыря, — морщинистой рукой она уверенно указывает в дальний угол сада, где брошены поленья. — Топор там же найдешь. Иди.

Однако уходить Кузнецов не спешит. Лишь переводит взгляд на меня.

— Ишь какой верный, гляньте-ка на него, на подругу свою поглядывает. Иди-иди, не съем я её. Мы о жизни чутка потолкуем. А ты как закончишь, еще вкусных блинов получишь.

Стараюсь незаметно кивнуть Илье. Он ловит мой сигнал, и только после этого встает и движется в другой конец сада.

— Хороший мальчишка, — улыбается ему вслед старушка, — Но сердце твое не ему отдано, да, Севушка? Удивлена? А я знаю. — и шепотом хитро добавляет, — Женишок твой покрасивше будет. Да не красней ты так. Так зачем же вы ко мне пожаловали? Журналистка тебя надоумила? Сказала, будто правду о матери своей узнаешь?

— Да.

— А знаешь, что правда порой может и боль причинить? Горькую правду готова будешь принять? Не пожалеешь?

— Готова. Не пожалею.

— Что ж. Тогда я тебе все расскажу. Все как было, так и выложу. А мамка твоя если рассердится, то и поделом ей. Давно пора было ребенку, признаться. Чего молчит, будто воды в рот набрала. — старушка наливает в свой стакан компота из графина и залпом его осушив, продолжает, — История наша начинается давным-давно. Я тогда еще молодой девкой была. Жизни не знавшей. Дура дурой, аж смешно, как вспомню те денечки.

Было нас трое подруг. Я, Зинка, да Любка. Мы с малых лет росли вместе и были не разлей вода. А когда нам шестнадцать стукнуло в наш поселок переехала семья Ромки Серебрейского. Ромка был видный малый. У нас все девки в деревне в него втюхались, кроме меня поди. Я уже тогда со своим Колькой вечерами гуляла и мне другого жениха не надо было. А Зинка с Любой вздыхали. Но Зинка слово с Любы взяла, что та на Ромку больше не позариться и отдаст его ей.

Зинка всегда среди нас самой шустрой была, а Любка больно сердобольной. И Зина так плакала, что Люба, дурная голова, согласилась. А Ромка возьми да влюбись в Любку!