Эшли Дьюал - Свободные (СИ)

- Сам подумай. Я ее кишки наружу выпотрошил. Естественно, вонь будет уже завтра стоять невыносимая.

- Он прав, - рисуя баллончиком огромную букву «Д» на лобовом стекле, тяну я. – Так круче. Протухнет быстрее.

- Идея моя, а выделываетесь вы.

- Никто тебе и не мешает выделываться.

- Ну да! Ты постоянно этим занимаешься.

- Чем занимаюсь?

- Приписываешь себе мои идеи.

- Да неужели? – вспыхивает Саша и смеется. – Наркота совсем тебе мозги выела.

- Сам ты себе мозги выел!

Они еще что-то орут друг другу, хохочут, а я вдруг замечаю нечто знакомое на переднем сидении. Недоуменно морщу лоб, залезаю в салон и касаюсь пальцами мягкой, багровой ткани. Грудь ошпаривают колючие чувства. Ошеломленно и озадачено я понимаю, что это кусок от моего вечернего платья. Что за фигня? Что за чушь собачья? Он псих? Маньяк? Кретин! Идиот! Ублюдок! Тварь! Я взрываюсь криком и резко выпрыгиваю из машины. Вспоминаю, как его руки пытались раздвинуть мне ноги, как его язык лез ко мне в рот и со всей силы вонзаю кулак в идеально отполированное стекло. Оно даже не трескается. Тогда я пробую еще раз. И еще. Бью ногами, всем телом. Ору и сражаюсь с ветряными мельницами, искренне полагая, что дерусь с настоящим чудовищем.

- Зои.

- Нет! – я нападаю и нападаю. Царапаю пальцами стекла автомобиля, его двери, бью шины, бампер, и все это время вытираю с глаз ядовитые слезы, прожигающие кожу. – Тварь!

- Зои, пожалуйста.

- Нет, нет!

Что мне теперь делать? Как жить дальше? Реальность падает на мои плечи, и две недели тотального запоя, наркоты, сигарет, вечеринок выпадают из жизни, словно их и не было. Я вижу свое бешеное отражение в тонированном стекле и луплю по нему кулаками изо всех сил потому, что больше Димы я теперь ненавижу лишь саму себя. За то, что не сумела убежать. За то, что не сопротивлялась. За то, что позволила этому случиться и живу дальше. Кто-то сзади обнимает меня за талию, а я продолжаю вырываться, не желая больше останавливаться. Теперь я никогда не опущу руки. Никогда не позволю течению нести меня в неясном мне направлении! Не позволю кому-то выбирать за меня! Унижать меня! Ломать меня!

- Зои, - на сей раз кричит и брат. Он сдавливает меня слишком сильно, и я начинаю кашлять, - хватит! Перестань!

- Саша, - цепляясь за его имя, тяну я, - Саша, мне плохо. Мне больно!

Я, наконец, поворачиваюсь к нему лицом и утыкаюсь носом в грудь. Ярый молча стоит в стороне и не двигается. Смотрит на нас, а меня так и шатает, словно на улице сильный ветер.

- Я с тобой, - шепчет брат. – Все хорошо.

- Нехорошо.

- Мы справимся. Слышишь?

- Как забыть о том, что постоянно рядом?

- Никак. Надо просто смириться.

- Я не могу смириться.

- Сможешь, со временем. А сейчас не плачь, прошу тебя. Я не могу на это смотреть.

- И я не могу. Прости. – Закрываю ладонями лицо и глубоко вдыхаю воздух. – Мне жутко стыдно. Я схожу с ума. Эти мысли…, они взрываются в моей голове, пульсируют...

- Подумай о чем-нибудь другом.

- О чем?

Брат вдруг усмехается.

- Обо мне, конечно. - Бесит, что он смеется в такой момент, но вместо злости, я внезапно испытываю облегчение.

Приступ отходит. Невольно улыбаюсь и бурчу:

- Нашел, о чем думать.

Внезапно на мои плечи ложатся еще чьи-то руки. Они крепко стискивают часть меня, часть Саши. Ярослав выдыхает и касается колючим подбородком моей щеки.

- Вы такие милые, - лепечет он. Сильнее обнимает нас и мечтательно растягивает губы в улыбке, - мой брат – идиот. Единственная от него польза – наркота, которой он закупается в Мексике.

- Отличная польза, - подбадривает Саша.

- Возможно. Но от него не пахнет также вкусно, как от Зои. И еще мы не можем тискаться и пускать телячьи нежности.

- Определенный минус.

Мы кладем одеяло на лобовое стекло Тойоты, достаем выпивку, орехи, печенье и ложимся на капот. Саша укрывает меня вторым покрывалом, затем тянет на себя правый угол, а Ярый, завистливо, левый. Так и лежим на горячем металле, рассматривая ночное, махровое небо, которое из-за алкоголя кажется живым. Плавающим. Хотя, кто знает, может, так и есть. А мы просто разучились подмечать подобные вещи. Отпиваю отвратительное, горько пойло и кривлю губы:

- Гадость.

- Лекарство, - поправляет меня Саша. Отбирает бутылку и тоже делает глоток. – Сегодня мы столько безумств сотворили. Но знаете, я впервые почувствовал себя живым. Дикость.

- Не нюхай больше, - язвительно поучает Ярый. – Это пафосно влияет на твой мозг.

- Рот закрой!

- Что?

- Я раскрываю тебе душу, - пьяно бормочет Саша, - а ты как всегда портишь мне кайф.

- Мы с мамой любили смотреть на небо, - внезапно отрезаю я, и парни по бокам замирают. Пялятся на меня, а я не обращаю внимания, продолжая также пристально и завороженно наблюдать за небом, которое сегодня греет меня сильнее ребят и даже сильнее алкоголя. Оно удивительно синее. Не черное. И от того в груди все переворачивается, скручивается и горит в истошных чувствах, ведь синий – больше не обычный цвет. – Мы ходили в парк аттракционов, брали билеты на чертово колесо, и крутились больше часа. Накупали всякой дряни, включали музыку – у нас с ней всегда вкусы совпадали – и не замечали, как наступал рассвет. Я думала, эти моменты вечны. Что они никуда не денутся. Что я всю жизнь буду ходить с мамой на это чертово колесо, и нас ничто не сможет разлучить. Мамы больше нет. А мне все кажется, что я до сих пор на небывалой высоте. И меня вот-вот притянет вниз. И я разобьюсь потому, что без нее не умею летать.

Вытираю глаза. Упрямо поджимаю губы и смотрю вверх, ожидая помощи у темной мглы, которая кроет в себе гораздо больше, чем может показаться. Но помощи нет. Мне становится жутко одиноко. Будто рядом не сжимает мою руку Саша. Будто рядом тяжело не дышит Ярый. Я одна во всем мире. На этом огромном, крутящемся шаре. И никому нет до меня дела. Мы цепляемся за близких, потом их теряем, потом оказываемся в тупом, отчаянном одиночестве и больше никого не любим. А зачем, если все уходят. А зачем, если это так сложно. Я хотела бы верить, что когда-нибудь пустота заполнится. Заполнится чувствами к человеку, а не временем. Ведь оно не лечит. Это самообман! Иллюзия! Оно сшивает. То пространство, что отведено для эмоций, исчезает с каждым потерянным нами близким человеком. И исчезает не потому, что не находится родственной души для уголка в сердце, а потому, что в сердце больше не находится уголков для родственной души. С рубцами, запечатанное долгими годами оно больше никого к себе не подпускает. Так неужели и я вскоре совсем прекращу чувствовать? Неужели я всегда буду испытывать безрассудное одиночество.