Трубадура - Дарья Волкова

его любимая чайная пара. И газета свежая каждое утро кладется на стол. Ведь подписка оформлена, и почтальон всё равно приносит. Правда, паркет в спальне и кабинете покрывается пылью – пока сил не набралось начать там уборку. Силы не прибывают. Наоборот, убывают. Казалось бы, хлопот и забот теперь в разы меньше, работа – даже с учетом длинной дороги – на порядок комфортнее прежде всего в психологическом плане. Но Тура чувствует себя куском мороженого в кофе глясе. Кому-то вкусно, а она кончается. Одежда висит мешком, кожа стала совсем прозрачной. «Тура, ты вообще загораешь?» – спросила ее одна из новых коллег. «Да. В погребе». Посмеялись, шутку оценили. А ей вот не до шуток.

Вкуса чая не чувствуется. Чувствуется только, что горячий. Но не согревает. Она живет в погребе. Или в склепе. И покойники чередой. Дед. Отец. Пусть он был ей плохим отцом. Наверное, плохим, хотя Тура сама вообще никак не могла его оценить. Но другого у нее не было. И теперь и такого не стало. Человек, который дал ей жизнь, умер полтора месяца назад. Инсульт, паралич и спустя два дня комы – смерть. И получается, что в день своей кончины он приснился ей.

Стукнула дверь, и Тура подняла голову. Опершись ладонью о косяк, на пороге возникла мать.

– Разрешите войти? – с издёвкой спросила она.

– Входи, присаживайся. – Тура протянула руку и взяла из буфета чашку. – Разговор есть.

Мать сразу как-то потеряла свою язвительность и с хмурым видом устроилась за столом. Тура налила ей чай. Мать кивнула, типа поблагодарила, взяла из вазочки сушку и принялась деловито хрустеть. И лишь после того, как схрупала две, поинтересовалась:

– Что, передумала вести себя как последняя неблагодарная дрянь? Правильно. Мы все-таки одна семья, никого больше не осталось – ты да я.

– Это верно, – задумчиво кивнула Тура, машинально пододвигая к матери ближе вазочку с сушками. – Никого. Ларс умер.

– Кто?

– Ларс Рённинген, твой муж. Бывший. И мой отец. Отцы, правда, бывшими не бывают.

Елена Павловна прижала ладонь ко рту. Выглядело это картинно и ненатурально, но Тура уже давно привыкла к театральным жестам матери. Пригубила чай, поставила чашку на блюдце.

– Откуда ты знаешь? – пришла в себя мать. – Ты… ты поддерживала с ним связь?

Тура чуть было не рассказала про визит в консульство и обо всем, что ей там поведали. Но вдруг поняла, что не хочет ничего обсуждать с этой чужой для нее женщиной. И даже вынужденное опостылевшее тоскливое одиночество последних недель, когда дома за день не произносится ни слова – даже оно не могло перевесить нежелание говорить с матерью. Что-то умерло у нее в душе – исчезло окончательно. И Тура с сегодняшнего дня – сирота абсолютная и круглая. Модель сферической сироты в вакууме. А ведь и правда – она оказалась в вакууме. Пусто и безжизненно вокруг. Пусто и холодно.

– Неважно, откуда я это узнала, – сказала она. – Я решила, что тебе это может быть интересно. Человека, давшего мне жизнь, уже нет в живых. Больше месяца назад его не стало.

Елена Павловна засопела, глядя исподлобья на Туру. В руке она держала очередную сушку и с хрустом переломила ее пополам. В тишине и молчании звук вышел резким.

– Я, в отличие от тебя, человек порядочный, – медленно проговорила мать, раздавливая половинки в крошку. – И предупреждаю тебя. Я буду опротестовывать завещание.

– Вперёд и с песней. Чаю еще хочешь?

– Нет, спасибо. – Елена Павловна резко встала и стряхнула крошки с рук на скатерть. – Это мой дом, и я здесь тоже хозяйка. А ты… ты все-таки вылитый Ларс. Холодная как ледышка. Неудивительно, что даже тупой спортсмен от тебя сбежал. – Мать демонстративно покинула помещение.

Щёлкнула в прихожей собачка нового, хорошо смазанного замка. Тура перевела взгляд на крошки, рассыпанные по льняной скатерти. «И слава богу, что я на отца похожа, – подумала она. – Хоть тут меня природа пожалела. Быть похожей на мамашу – врагу не пожелаешь».

Это могло даже показаться смешным, но Степан никак не мог запомнить, как зовут нового маминого мужа. Уже вторую неделю живет у них, а имя-отчество не желает закрепляться в голове. Что-то длинное, заковыристое, одни сплошные «с», «м», «в» – никак не может удержать в памяти. Хороший мужик, вежливый, сразу видно – интеллигенция. Неловко, что имени его Стёпа не знает.

– Степан, вам же без сахара, да?

– Да, без сахара и… э-э-э… покрепче, пожалуйста.

– Стёпочка, ты наелся? – Мать легко касается его плеча и тут же убирает руку.

Они с матерью пока привыкают к прикосновениям. Привыкают жить в одной квартире. После того как его приняли в национальную сборную, мать позвонила и со слезами умоляла жить у нее. На спор сил не осталось, и вот он уже вторую неделю живет в доме матери. Занимает диван в гостиной, помещаясь на нем, разобранном, только по диагонали. Ему готовят, стирают одежду и интересуются тренировочным процессом. А он, сволочь неблагодарная, даже имя-отчество вполне себе приятного человека запомнить не может.

Потому что выключено всё, что не имеет отношения к игре. И сейчас Степан и на площадке, и вне ее – приложение к мячу. Он не человек, он либеро.

Тура жила как во сне. Новая работа, старая квартира. На уборку махнула рукой. Готовить тоже перестала. Приезжала домой и падала в постель. И лежала, глядя в потолок, и ни о чем не думала. Иногда до нее доносился голос Елены Павловны – та демонстративно громко и в коридоре разговаривала по телефону, обсуждая юридические аспекты вопросов наследования. Но дальше этих демонстраций дело не заходило. Правда были еще многозначительные загадочные взгляды и дежурные язвительные реплики на кухне. Но там Тура теперь редко появлялась. Ела она мало и обычно на ходу, по дороге. А дома только чай, ежевечерний чай, который она накрывала каждый день. Это было то, за что она еще держалась. В своем абсолютном сферическом одиночестве.

– Как тебе в национальной сборной, большой брат? Как столица?

– Обживаюсь. – Степан, отодвинув штору, разглядывает с высоты одиннадцатого этажа абсолютно чужой и кажущийся крошечным двор. – Вы как?

– Мы хорошо, – хохотнул Лёлик. – Готовимся болеть за тебя по-крупному.

Степан привычным жестом взлохматил затылок. Оброс совсем, на площадке приходится стягивать волосы резинкой. Но даже стрижка не входит в перечень необходимых дел. А вот сказать брату что-то важное – надо.

– Лёвка, я у матери живу.

Ответная пауза была долгой.

– Понятно.

«Нет, ни черта тебе не понятно. И мне непонятно. И сил разбираться нет».