Вторая жена. Ты выбрал не нас (СИ) - Барских Оксана

Додумать мысль мне не дает медсестра, когда подходит моя очередь сдавать кровь.

– Вам нужно будет восполнить потерю крови, Дилара Хамитовна, так что ешьте побольше мяса, молочки, морепродукты, – дают мне совет после сдачи крови, и я бессмысленно киваю, думаю совсем о другом.

В теле легкая слабость, так что при выходе из процедурного кабинета я сажусь обратно на скамью и прислоняюсь затылком к стене.

Как бы я ни хотела, чтобы мои догадки оказались неправильными, я всё никак не могу избавиться от мысли, что имела в виду мать. Может ли быть такое, что мои биологические родители – это Каримовы? Мои бывшие свекры.

А если так, то выходит, что Саид… сын Билаловых?

В голове такая каша, что раскалывается голова, так что когда мне снова звонят, я поднимаю трубку, не глядя на звонившего. И зря.

– Дилара? – звучит вдруг какой-то растерянный голос бывшей свекрови.

Я моментально подбираюсь и выпрямляюсь, чувствуя, как мобилизуются все резервы организма.

– Слушаю.

Сердце колотится, как бешеное, а я даже не в силах сразу закончить разговор, ведь обещала себе, что больше не буду с ней контактировать ни за какие посулы или деньги. Вот только оглушающая новость, которая меня поражает, не дает мне этого сделать. Отчего-то мне кажется, что интуиция меня не подводит, а я больше не хочу прятать голову в песок и отмахиваться от неприглядной правды.

И Гюзель Фатиховна, судя по всему, придерживается того же мнения.

– Мы могли бы поговорить с глазу на глаз? Нам… – небольшая заминка с ее стороны, – нужно встретиться.

– Не думаю, что нам есть, о чем говорить, – упрямо говорю я, так как в душе до сих пор живет обида и гнев за все те унижения, что мне пришлось пережить.

– Прошу тебя, это… важно.

Прикрываю ненадолго глаза и киваю, хотя она этого не видит.

– Я зайду к вам в палату, как освобожусь, – даю ей понять, что я недалеко.

Если бы Гюзель Фатиховна наехала на меня, я бы и слушать ее не стала, но голос ее звучит как-то потерянно, с нотками отчаяния и горечи.

Возникает мысль, что она хочет о чем-то меня попросить, но мама была не права, посчитав, что я собираюсь сдавать кровь для бывшей свекрови.

Глава 40

Свекровь в палате оказывается одна.

Внутрь я вхожу с какой-то опаской, будто там меня поджидает настоящая гюрза, но пересиливаю себя и подхожу к женщине поближе, к самой койке.

Выглядит она исхудавшей, изможденной и на вид больной. Впрочем, другие в больнице и не лежат. По-человечески мне ее, конечно, жаль, но и жертвовать собой ради нее я не буду.

– Считаешь, я заслужила? – спрашивает она вдруг неожиданно, вызывая у меня удивление.

В ее глазах я впервые не вижу ненависти, скорее, какую-то горечь и досаду. Но никак не раскаяние, что меня не особо поражает. Она такая, какая есть, и вряд ли уже изменится, даже несмотря на внешние обстоятельства, которые многих ставят на колени.

– А что вы хотите от меня услышать? Что я буду злорадствовать? Нет. Мне жаль, что так вышло, болезней никому не пожелаешь.

Я пожимаю плечами и присаживаюсь на единственный стульчик у ее койки. Палата, судя по всему, у нее одноместная, так что никто нашему разговору тет-а-тет не помешает.

Она молчит, но внимательно изучает мое лицо, но при этом никакого удивления на ее лице нет.

– Мне Бану звонила, – говорит она после нескольких минут тишины.

– Я догадалась.

– Давно знаешь?

– Что вы моя мать? Только что узнала.

– Не вижу радости на твоем лице, – морщится она, хотя и сама не пылает какими-то нежными чувствами ко мне.

– А должна кидаться к вам на шею и кричать, как долго я вас ждала? – фыркаю, а сама сжимаю ладони в кулаки.

Пусть я уже много месяцев знаю, что мои родители мне не родные, а всё равно оказываюсь не готова встретиться лицом к лицу с той, кто меня родила.

– Это, скорее, я должна спрашивать, почему вы не удивлены после звонка Бану, – киваю я, чувствуя себя так, будто по мне каток проехался. – Так что задам вам встречный вопрос. Как давно вы сами знаете, что я ваша дочь? И откуда?

Не знаю, что ожидала от нее услышать, но никак не того, что она выдаст.

– Всегда, – равнодушно пожимает она плечами, даже не подозревая, какой болезненный стон я сдерживаю.

– Тогда почему…

Я веду пальцами в воздухе, не зная, как объяснить ей то, что у меня на душе, но не показать, как сильно она меня ранит. Это не та женщина, которой я могу продемонстрировать свою боль. Она не поймет, только сделает мне больнее, испытав при этом удовольствие.

Я не обманываюсь ее состоянием и понимаю, что такие на колени не встают и прощения не просят. Слишком гордая она женщина, что не добавляет мне спокойствия. Еще более потерянной только ощущаю себя.

– Я изначально была против того, чтобы Саид на тебе женился, – признается она, хотя я и без этого знаю ее отношение к нашему браку. – Каждый раз, когда смотрю на тебя, чувствую стыд, и за это же тебя ненавижу. Моя плоть и кровь, воспитанная ненавистной мне женщиной, я постоянно вижу ее в тебе, хоть это и невозможно генетически. Ты переняла от нее больше, чем мне бы того хотелось. И я всегда боялась, что рано или поздно Бану откроет рот и расскажет тебе правду. И тогда вся моя тщательно выстроенная жизнь превратилась бы в ад.

Она честна со мной, и я вижу, что не врет. Но легче мне от этого не становится.

Мне ее не понять, ведь я не представляю, чтобы я ненавидела свою Амину. Она ведь моя звездочка, без которой я не представляю своей жизни.

Выходит, что я не нужна ни одной из своих матерей, чувствую себя всеми брошенной и несчастной, но тщательно скрываю свои чувства от этой женщины. Она не оценит. Не пожалеет. Только пнет, растоптав окончательно.

– Раз ты теперь в курсе… Ты ведь должна понимать, что близкими нам не стать, Дилара. Но кое-что я для тебя сделать могу.

– Что же?

– Я поговорю с Саидом, он от тебя отстанет. Но Дилара – его дочь, запретить ему с ней видеться я не могу, сама должна понимать.

– Но?

– Ты проницательна, в меня пошла, – удовлетворенно кивает она, но мне наоборот неприятно, хочется помыться и мочалкой всё тело протереть после общения с ней. – Я сделаю это для тебя, облегчив твою дальнейшую жизнь, но есть условие.

– Почку я вам не отдам, – предупреждаю сразу, но она кривится, будто я предложила ей помои. Неприятная все-таки она женщина.

– Условие иное.

Драматичная пауза.

– Никто не узнает ни о нашем разговоре, ни о том, кто есть кто. Особенно Саид.

– Хотите, чтобы я скрывала от него, что вы ему не мать?

Она сжимает зубы, явно злится, но не может себе больше позволить меня унижать. Ведь теперь у меня на руках козырь, который заставляет ее сдерживаться. Она боится, что Саид узнает правду. В груди горечь, что его, неродного сына, она любит больше. Но повлиять я на это не могу, так что стараюсь не принимать ее слова близко к сердцу.

– Вы так и не сказали, откуда знаете, что нас с Саидом поменяли местами.

– Я всё видела, – пожимает Гюзель Фатиховна плечами. – Бану не заметила меня, так что до сегодняшнего дня не подозревала, что я всю жизнь знала, что она поменяла наших детей. Не знаю, зачем ей это нужно было, но мне всё равно.

– Тогда почему шум не подняли? Я ведь ваша… дочь.

– Ты не поймешь, – резко выпаливает она, словно выпускает защитные иглы. Щерится, отчего скулы ее заостряются, делая ее вид куда болезненнее.

Я молчу, знаю, что расскажет. Больше ей не с кем поделиться.

– Шамиль – хороший муж, – заговаривает она снова, как и предполагала, – но мое сердце еще в школе было отдано Хамиту. Твоя мать украла у меня любимого, и я ей никогда этого не прощу.

Еще до того, как она продолжает, я догадываюсь, какими причинами она руководствовалась из-за своей болезненной безответной любви.

– Саид – сын Хамита. Ты даже не представляешь, как сильно он похож на него в молодости. Удивлена, что Хамит этого до сих пор не понял, – с какой-то горечью продолжает Гюзель. – Саид стал моей отдушиной в несчастливом браке. Все считают, что любимый сын у меня Дамир, но… Я просто всегда боялась, что остальные догадаются, кто он, если я буду уделять ему больше внимания, чем другим сыновьям. Я их всех люблю, но Саид… Он особенный.