Развод. Цена искупления - Анна Гранина

вздымается с каждым рваным вдохом. Я вижу это в его глазах — он всё ещё считает меня красивой. Даже такой — пьяной, сломленной, ненавидящей. Особенно такой.

— Я не злорадствую, Вик, — говорит он наконец, голос низкий, ровный, но в нём дрожь. — Я пришёл узнать, всё ли с тобой в порядке.

Я смеюсь — горько, надрывно, звук эхом бьётся о пустые стены. Слёзы жгут глаза, я прижимаю руку ко рту, чтобы подавить рыдание, но оно рвётся наружу.

— В порядке? — кричу я, голос срывается. — Я хорошо выгляжу? Двадцать гребаных лет, Максим! А ты стоишь тут и притворяешься, что тебе не всё равно?

Он шагает ко мне, руки всё ещё в карманах, лицо тёмное от гнева и боли.

— Мне не всё равно! — рявкает он, голос режет воздух. — Ты думаешь, я этого хотел? Думаешь, я планировал, что всё так кончится?

Я отталкиваюсь от стены, шатаясь, иду к нему, сокращая расстояние. Слезы текут, я не вытираю их.

— Ты изменил мне! — шепчу я, и голос дрожит, как струна, готовая лопнуть. — Ты предатель, Максим! Предал меня, Ромку, всё!

— Я не… — он обрывает себя, выдыхает резко, зло. — Я не хотел! Это была ошибка, Вик! Ошибка!

— Ошибка? — кричу я, толкая его в грудь. Он не отступает, хватает меня за запястья, сжимает. — Ты спал с ней в нашей спальне! Ты сломал мне жизнь! А теперь орёшь про ошибку? Ты с ней общался, а мне лгал! После нее ко мне шел!

— Я люблю тебя! — орёт он в ответ, встряхивая меня. Его лицо красное, вены на шее вздулись, глаза блестят лихорадочно. — Всё ещё люблю! Тебя одну люблю и любил!

Я задыхаюсь. Его слова — как удар в живот. Я вырываюсь, бью его по груди, кричу:

— Отпусти меня! Ты не имеешь права это говорить! Не имеешь права меня любить!

— Я не отпущу тебя! — рычит он, притягивая меня ближе. — Не могу, Вик! Не хочу!

Его руки жёсткие, горячие, глаза в моих — полные боли, гнева, отчаяния. Я ненавижу его. Хочу ударить, выгнать, вырвать из себя. Но не могу. Виски в крови, его запах, его тепло — всё рвёт меня на части. Я кричу, толкаю его, он держит крепче.

— Ты ублюдок, Максим! — голос срывается, слёзы текут по щекам.

— Может быть, — шепчет он, и его рука касается моего лица, убирает волосы. Нежно, трепетно, так не похоже на его крик. — Но я скучал по тебе. Боже, как я скучал.

Я замираю. Дыхание рвётся, грудь болит. Он смотрит на меня — так, будто я единственная на свете. И я сдаюсь. Не могу больше бороться. Ненавижу его. Скучаю по нему. Хочу его.

Он притягивает меня за талию, я не сопротивляюсь. Его тело знакомое, родное, и я ненавижу себя за это. Слёзы текут, я шепчу:

— Это в последний раз, понимаешь? В последний.

— Знаю, — бормочет он, касаясь губами моего виска. — Просто позволь мне… в последний раз. Я замираю. Дыхание рвётся, слёзы текут. Он смотрит на меня — так, будто я единственная. И я ломаюсь. Он притягивает меня за талию, я не сопротивляюсь.

— Это в последний раз, — шепчу я, голос дрожит. — Понимаешь?

— Знаю, — бормочет он, касаясь губами моего виска. — Просто позволь мне… в последний раз.

Руки дрожат, я рву его рубашку, пуговицы летят. Он стонет, когда я касаюсь его кожи. Целую его грудь — нежно, отчаянно. Он сжимает меня, ведёт к дивану. Мы падаем. Платье падает к ногам, его руки на мне — жадные, родные. Я дрожу под его взглядом. Он шепчет:

— Вик… пожалуйста.

Его губы находят мои — жадно, требовательно. Я целую в ответ, ногти впиваются в его волосы. Он входит в меня — медленно, мучительно. Мы задыхаемся, ощущения рвут. Я обхватываю его ногами, он дышит мне в шею.

— Я люблю тебя, — шепчет он, голос ломается. — Боже, Вика, я так сильно тебя люблю.

Я не отвечаю. Руки дрожат, пальцы тянутся к его рубашке, расстёгивают пуговицы. Он вздрагивает, когда я касаюсь его кожи. Его стон — низкий, горловой — отдаётся во мне. Я прижимаюсь губами к его груди, целую — нежно, отчаянно. Он сжимает мою талию, ведёт к дивану. Мы падаем — ворох рук, ног, страсти.

Платье падает к ногам, его руки на мне — жадные, знакомые. Я голая, дрожу под его взглядом. Он смотрит — на мои изгибы, шрамы, всё, что он знает наизусть. Я его. Даже сейчас. Он шепчет:

— Вик… пожалуйста.

Его губы находят мои — жадно, требовательно. Я целую в ответ, впиваюсь ногтями в его волосы. Он стонет, руки скользят по мне, заново открывают. Когда он входит в меня, это медленно, мучительно. Мы оба задыхаемся, ощущения рвут на части. Я обхватываю его ногами, притягиваю глубже. Он дышит мне в шею, двигается — ритм наш, старый, родной.

— Я люблю тебя, — шепчет он, голос дрожит. — Боже, Вика, я так сильно тебя люблю.

Я не отвечаю. Не могу. Слёзы текут, тело говорит за меня — бёдра встречают его, ногти царапают спину. Я близко, он чувствует это. Когда я кончаю, его имя срывается с губ, тело дрожит. Он следует за мной, его тепло заливает меня. Это конец. Наш конец.

Утро приходит тихо, как палач — убийца. Свет режет глаза, воспалённые от слёз и виски. Максим рядом, рука на моём бедре — тяжёлая. Я смотрю на него — морщины, легкая седина, которой еще недавно не было. И понимаю: это всё.

— Вставай, — голос мой мёртвый, холодный.

Он открывает глаза, смотрит — боль, растерянность.

— Вик… — начинает он.

— Я была пьяна, — перебиваю я, слёзы текут. — А ты этим воспользовался.

Он кивает растерянно.

— Я плохой человек, Вик, — шепчет он, а у меня слёзы катятся. — Есть возможность — я пользуюсь. Всегда пользовался.

— Забудь эту ночь, понял? — кричу я, срываясь. — Забудь меня!

Он встаёт, подходит, хватает мои руки.

— Забыть тебя? — голос ломается, его еле слышно. — Никогда. А ты будь счастлива. Ты свободная. Красивая женщина.

Слёзы душат. Я шепчу:

— Я буду. Без тебя.

Он вытирает мое мокрое лицо дрожащей рукой.

— Прости, — бросает он. — Я не хотел… так.

— Уходи, — шепчу я, слёзы — предатели все- равно капают. — Просто уходи.

Дверь щёлкает. Я падаю на диван, рыдаю — громко, надрывно, пока голос не пропадает. За нас. За любовь, что умерла.