Развод. Цена искупления - Анна Гранина

ко мне, брови слегка приподнимаются. Даже он не ожидал. Тишина в зале густеет, и я наконец смотрю на Максима.

Его глаза встречают мои. Лицо непроницаемо, но в глубине взгляда — что-то странное. Не гнев, не упрямство. Вина? Или усталость? Рубашка под пиджаком помята, волосы растрёпаны. Он выглядит так, будто не спал. Но это смирение… Это не он. Не тот Максим, который всегда держал всё в своих руках.

Судья хмурится, возвращается к бумагам.

— Господин Волков, подтвердите ваши намерения.

Он кивает, голос низкий, без прежней силы:

— Да, ваша честь. Я хочу, чтобы Вика получила больше. Дом, машину и счёт. Это моё решение.

Я сжимаю зубы. Зачем он это делает? Двадцать лет назад он подарил мне кольцо и обещание. Теперь — дом и деньги? Это не подарок. Это груз, который он хочет повесить мне на шею, чтобы я тащила его дальше. Но я не возьму. Не хочу.

Литвинов шепчет:

— Виктория, это неожиданно. Вы можете отказаться.

— Я не хочу, — отвечаю резко. — Мне не нужно его подаяние.

Он кивает, встаёт.

Судья смотрит на меня, потом на Максима.

— Вы слышали позицию госпожи Волковой. Настаиваете на своём предложении?

Максим медлит. Секунда тянется. Я вижу, как он сжимает кулаки, как напрягается его челюсть. Потом качает головой.

— Да, ваша честь, настаиваю.

Его голос ломается на последнем слове. Я отворачиваюсь. Не хочу видеть. Не хочу слышать.

Адвокат тихо настаивает чтобы я приняла волю Макса и я, скрипя зубами, соглашаюсь. Иначе это никогда не закончится!

— Виктория Алексеевна? — вновь вопрос от судьи. — Ваше решение?

Литвинов берет слово:

— Ваша честь, моя доверительница подтверждает согласие на принятие дополнительного имущества и средств.

Судья записывает, голос снова становится монотонным:

— Учитывая согласие сторон, суд постановляет: брак между Волковой Викторией Алексеевной и Волковым Максимом Сергеевичем расторгнут. Госпоже Волковой передаётся… — краем уха слышу адреса и все остальное. — Остальное имущество остаётся за господином Волковым до отдельного рассмотрения, если таковое последует. Заседание окончено.

Удар молотка. Глухой. Окончательный.

Я выдыхаю. Всё. Свободна.

Литвинов кладёт руку мне на плечо.

— Поздравляю, Виктория. Это победа.

Победа? Я не чувствую её. Только пустоту. Встаю, ноги дрожат, но я иду. Прохожу мимо Максима, стараясь не смотреть. Но он встаёт, перехватывает мой взгляд.

— Вик, — голос тихий, почти сломленный.

Я останавливаюсь. Не оборачиваюсь.

— Что?

— Ты уверена?

Поворачиваюсь к нему. Его глаза красные, под ними тёмные круги. Он выглядит разбитым, но я не верю. Не хочу.

— Уверена, Макс. Это ты всё решил. Не я.

Он открывает рот, но молчит. Я ухожу. Слышу, как его адвокат шепчет, как Максим опускается на стул. Он не идёт за мной. Хорошо.

В коридоре холодно. Прислоняюсь к стене, закрываю глаза. Сердце колотится, грудь сжимает. Хорошо, что Ромка не здесь. Он уехал в Англию две недели назад — я настояла. Он хотел приехать, звонил, голос дрожал: «Мам, я должен быть с тобой». А я сказала: «Нет. Живи своей жизнью. Я справлюсь». И он послушал. Слава богу. Если бы он видел это — Максима с его нелепой щедростью, меня с этой пустотой внутри, — он бы не выдержал. Мой мальчик и так слишком много взял на себя. Пусть там, в Лондоне, дышит свободно. Хоть кто-то из нас должен.

Литвинов подходит, смотрит с тревогой.

— Вы в порядке?

— Да, — лгу я. — Просто устала.

— Это нормально. Если что-то понадобится — звоните.

— Спасибо.

Он уходит, оставляя меня одну. Я стою, слушаю, как шаги растворяются в пустоте коридора. Свободна. Двадцать лет — и всё кончено. Он хотел дать мне больше, но я не взяла. Потому что это не деньги, не дом. Это его вина, которую он пытался засунуть мне в руки. А я её не приму. Я вспоминаю, как он стоял у алтаря, как смеялся, когда Ромка родился, как обещал, что мы всегда будем вместе. Где всё это? Растворилось. Осталась только я. И Рома, далеко. И пустота, которую я несу с собой.

Толкаю тяжёлую дверь суда и выхожу на улицу. Ветер бьёт в лицо, холодный и резкий. Иду к машине, не оглядываясь. Потому что оглядываться больше некуда.

Девочки, перед тем как писать эту главу я долго думала. Мне хотелось передать эмоции героев их мысли. Я не стремилась блеснуть знаниями в юридическом аспекте. Все же я пишу любовный роман, а не юридическую хронику. Поэтому прошу не критиковать, если вы видите несостыковки с тем как должно это происходить. Я не стала рыться в законах и смотреть в интернете записи судебных заседаний. Чтобы с точностью перенести это на страницы романа. Считаю это ненужным и скучным. Наслаждайтесь эмоциями как делаю это я пока пишу главы. Всех обнимаю и благодарю за понимание.

Глава 44

Вика.

Саундтрек к главе Татьяна Буланова "Не плачь"

На кухне достаю виски. Бутылка почти пуста — я пила её последние дни, когда нервы рвались. Наливаю полный стакан, не разбавляя. Первый глоток обжигает, второй глушит мысли. Сажусь, смотрю в окно. Огни города чужие, холодные. Как я.

Сегодня всё кончилось. Он стоял в суде, с красными глазами, с этой щедростью, от которой тошнит. Дом, машина, миллионы. Зачем? Чтобы я несла его вину? Я не хотела брать, но сдалась под взглядом Литвинова и судьи. И теперь ненавижу себя. Двадцать лет назад он дарил мне любовь. Теперь — цепи.

Виски жжёт вены. Хорошо, что Ромка в Англии. Он звонил вчера: «Мам, я могу приехать». Я сказала: «Нет. Живи». Он спорил, но послушал. Если бы он видел меня сейчас — с этим стаканом, с этой злостью, — он бы сломался. Пусть дышит там свободно. Хоть кто-то из нас должен.

Стук в дверь — резкий, настойчивый. Я вздрагиваю, ставлю стакан, иду, шатаясь. Открываю — и воздух застревает в горле.

Максим.

Он стоит на пороге, в мятом пиджаке, без галстука… Щетина, сжатые губы. Он трезвый. И злой.

— Что ты тут делаешь? — голос мой резкий, невнятный, ломается под тяжестью виски и злости. Я прислоняюсь к стене, чтобы не упасть, смотрю на него, щурясь. — Пришёл позлорадствовать?

Он молчит, смотрит. Его взгляд скользит по мне — по волосам, что падают волнами на плечи, по груди, что