Татьяна Туринская - Сволочь ты, Дронов!

А может, и правда пора? Это только внешне ее жизнь кажется красивой. А что на самом деле? Муж — общественное достояние, раздутое имя, цветы тоннами, которые она терпеть не может и даже не забирает домой из гримерки. Квартирка, правда, весьма недурственная, но стоит ли она таких унижений, как сегодня? Деликатесы, дорогущие шмотки. Разве ради них она живет? Да, когда-то Алька действительно мечтала о них, как о самом большом благе в своей жизни. Теперь же поняла, что гораздо важнее всех материальных благ душевное тепло, искренность. Любовь, в конце концов. А где она, любовь?! Где? И кто?! Загоруйко?! Этот напыщенный павлин? Да какой он павлин, с его-то сверкающей лысиной? Он больше похож на старого облезлого павиана. Может, когда-то Алька его и любила, хотя все чаще в последнее время очень сильно стала в этом сомневаться. Разве то, что она испытывала к нему когда-то, можно назвать любовью? А что она вообще знает о любви? Разве она любила когда-нибудь? Разве любила кого-нибудь?!

… Прошло несколько месяцев, возможно, даже год. По крайней мере, Алька очень хорошо запомнила, что опять было тепло. Да, точно, ей как раз исполнилось шестнадцать, ведь в тот день она ходила фотографироваться на паспорт. Значит, первые числа мая. Наложила на лицо, кажется, тонну косметики — так не хотелось на фото выглядеть сопливой пацанкой, так хотелось если не быть, то хотя бы казаться взрослой! А тем более — паспорт. Это ж не халам-балам, это документ, между прочим! Пусть и не на всю жизнь, пусть только до замужества. А может, и на всю — кто знает, выйдет ли она когда-нибудь замуж? И чтобы каждый, кто возьмет паспорт в руки, смеялся над тем, какая Алька была когда-то юная? Да ни за что! К тому же она, наконец, только-только перестала стесняться собственного отражения в зеркале. Всю жизнь считала себя дурнушкой, и лишь теперь, накануне шестнадцатилетия, неожиданно для себя самой обнаружила, что вовсе она и не дурнушка, что при помощи косметики может выглядеть очень даже ничего себе. Одна проблема — как выпросить у матери денег на все эти прибамбасы, при помощи которых можно пусть не менять до неузнаваемости, но существенно корректировать свою внешность? Та ведь упорно не понимала, что и косметика тоже может быть средством первой необходимости. А потому Альке приходилось довольствоваться тем, что Жанка с барского плеча дарила подруге. Скорее даже не дарила, а просто отдавала не столько излишки, сколько остатки.

За прошедшее с первой встречи время Алька еще пару раз встречалась с соседом. Правда, мельком, даже разглядеть его как следует не успевала. Собственно, узнавала его сугубо по росту — такого громилы больше не было не только в их подъезде, но и во всей округе. Зато теперь точно знала, что он никакой не брат, не сват, а именно муж Валентины Дроновой, их соседки. Правда, вместе Алька их ни разу не видела. С Валентиной, вернее с тетей Валей, сталкивалась постоянно: та то из магазина с сумками возвращалась, то с младшеньким ребенком гуляла, кажется, с мальчиком — тому было-то года два, не больше. Старшенькой девчушке, Маринке, было лет восемь, а то и все девять.

Когда мать, немножко раззнакомившись с новой соседкой, сказала Альке, что громила и есть муж тети Вали, ее удивлению не было предела. Хоть и не успела Алька толком разглядеть своего преследователя, но того, что увидела, вполне хватило, чтобы сделать вывод: не пара. Ну разве может быть у тети Вали такой муж? Как бы ни была Алька на него зла по сегодняшний день за прошлогодний случай, но не могла бы утверждать, не покривив душою, что мужичок он плохонький и никчемный. Правда, в мужской красоте она еще совсем не разбиралась, любой, перешагнувший порог двадцатилетия, казался ей перестарком. Да и определять возраст 'на глазок' еще не научилась. Однако прекрасно понимала, что пара из Дроновых получается какая-то неестественная, вроде как за уши, насильно их друг к другу притянули. Как бы ни ненавидела соседа, а понимала, что рядом с тетей Валей он выглядит не просто непревзойденным красавцем, но и, самое для Альки в тот момент страшное и непонятное, не столько мужем, сколько младшим братом. Ведь тетя Валя выглядела ненамного моложе Алькиной матери, а та, как ни крути, уже пенсионерка. Правда, работающая. Нет, тетя Валя определенно до пенсионного возраста еще не дотягивала, но по Алькиным понятиям уже конкретно к нему приблизилась. Муж же был еще довольно молод. Не для Альки, конечно — ей-то все казались стариками. Но если бы можно было поставить рядом тетю Валю и ее мужа, вышла бы полная белиберда. Потому что при наличии хорошего воображения его можно было бы принять даже за ее сына. Без воображения — за брата или племянника. Да, скорее, племянника, потому что братом и сестрой они тоже вряд ли могли бы быть. Потому что тетя Валя была никакая, даже откровенно некрасивая: рябое лицо, круглое и плоское, даже чуть-чуть вогнутое, как тарелка, маленькие глазки без ресниц, рыжие, совершенно незаметные брови, бесцветные узкие губы, столь же бесцветные волосы, забранные бесхитростно в хвост аптечной резинкой. Насчет фигуры, правда, Алька ничего не могла бы сказать, потому что по ее внешнему виду можно было бы утверждать одно — сильно толстой тетя Валя не была определенно. А вот была ли она чуть полноватой или же стройной, а может, даже чересчур худой — вопрос без ответа. Потому что одевалась тетя Валя в очень просторные одежды, да еще обычно подбирала что-нибудь многослойное. Например, чаще всего Алька видела ее в широченной клетчатой юбке до самых щиколоток, толстом свитере, и совершенно невообразимой вязанной безрукавке-жилетке поверх него длиной едва ли не до колена.

Сам же Дронов (имени его Алька так и не узнала) был тете Вале полной противоположностью. Кроме высоченного роста он обладал еще густыми темными волосами, что являлось главной причиной того, что, по Алькиным понятиям, братом и сестрой они никак не могли бы быть. Кроме того, лицо его было в меру вытянутым, а не круглым, как у тети Вали. И уж, конечно, рябым Дронов точно не был. Вот, собственно, и все, что Алька успела в нем разглядеть.

Мать пыталась завести с новыми соседями дружеские отношения, несколько раз заглядывала к ним в гости, порой останавливалась на улице рядом с Валентиной, когда та гуляла с младшеньким. Да как-то дальше этого отношения не зашли. Валентина оказалась довольно замкнутым человеком. На вопросы отвечала односложно: да, нет, не знаю. Охотно говорила только о младшем сыне, Матвейке. Сразу начинала улыбаться, и у собеседника уже не было необходимости тянуть ее за язык. Сама с удовольствием рассказывала, сколько ему лет, месяцев и дней от роду, во сколько месяцев Матвейка пополз, во сколько сел, во сколько проклюнулся первый зубик и прочие никчемные сведения. Об этом уже неинтересно было разговаривать самой Анастасии Григорьевне, Алькиной матери. Впрочем, по имени-отчеству ее никто никогда не звал. До сих пор обращались к ней просто Настя, или Настасья. Или же тетка Настя для тех, кто был существенно моложе.