Владимир Лорченков - Свингующие пары

Ознакомительный фрагмент

Я почувствовал, что смертельно болен.

И я на своем горьком опыте убедился в существовании двух болезней, в которые не верил в молодости, потому что тогда они казались мне нереальными.

Панические атаки и метеозависимость.

И если со вторым я еще как-то справился, – ты просто учишься жить в ритме и гармонии с миром и перестаешь насиловать себя в угоду желаниям, ведь если матушка-природа наслала на нас дождь, то, стало быть, она желает, чтобы все живое залегло по своим норам, и мы не исключение – то панические атаки превратили меня в трясущийся от страха пудинг.

Кончилось все тем, что я бросался ничком на землю, когда шел по центру города.

Потливость, сердцебиение, чувство ужаса, не спровоцированное никакими внешними явлениями. Забудьте. Это все для врачей и студентов-медиков, которые собираются ими стать. Я помню лишь ощущение нарастающего ужаса: настоящего, хтоничекого, поселившегося в наших ребрах еще в те времена, когда мы были крысами размером с ладонь, а в наши норы, – сопя и повизгивая от предвкушения, – рвались гигантские голодные ящеры.

Я познал значение слова «паника» в подлинном его, древнегреческом, смысле.

То, что чувствовал Одиссей, которого тянул в себя слюнявый водоворот Харбиды.

Хуже всего было даже не сама паника, а предчувствие. Когда я понимал, что приступ паники вот-вот случится, то плакал, как ребенок, приговоренный к смертной казни. Я знал, что если признаки есть, то не избежать и приступа.

Я слышал шаги палача.

…Такие панические атаки продолжались около года. Поначалу единственное, что останавливало их, были мои книги. Когда я отчаянно пытался спастись хоть чем-то, – Алиса относилась к моей болезни с легким презрением, и не скрывала, что считает все это блажью, а меня – бесхарактерной тряпкой, – то вспомнил, что я писатель. Тогда я вновь попробовал писать книги.

И я выяснил, что когда я писал текст, панические атаки – нет, не отступали, – чуть-чуть теряли свою остроту.

Литература приглушала мои страхи, словно морфий – боль.

Поняв это, я приналег, и написал две книги за год. Конечно, это была большая ошибка. Чтобы спастись от одного своего мира, я, при первых звуках сирены, выскакивал в другой мир, который создавал сам же.

Я придумывал другие миры, чтобы выскочить из этого, когда заслышу вой сирены, предупреждающий меня о новой, удушливой волне ужаса, которая вот-вот настигнет меня, и погребет под собой. И я превращусь в жалкое, дрожащее от боли и паники существо: руки ходуном, нарушение сердечного ритма, удушье, и тому подобные симптомы, узнать подробнее о которых вы можете, порывшись в медицинских справочниках.

Мне удавалось это на первых порах, но я лишь спровоцировал обострение.

Ведь, по сути, я лечил маниакальную депрессию шизофренией.

После того, как я почувствовал, что вот-вот избавился от панических атак, они вернулись. И как! По утрам меня тошнило от страха, по ночам я просыпался с уверенностью, что сейчас случится землетрясение, и умолял Алису выбежать на улицу. Днем я сидел, забившись в угол, и, с трудом сглатывая, считал минуты до того часа, когда смогу выбежать в больницу по соседству с домом, чтобы убедиться – моя кровь поражена, мои лимфоузлы раздуты, я ходячий мертвец. Я страшно боялся, что врачи назначат мне сильнодействующие препараты и я превращусь в классического сумасшедшего.

Хотя понимал, что и так уже стал им.

Я в буквальном смысле терял голову.

…Особенно остро я ощущал это, выворачивая руль автомобиля, чтобы выбраться, наконец, из этого проклятия для начинающих автомобилистов. Да-да, круг.

Я не хотел торопиться, потому что не чувствовал себя достаточно опытным водителем, но и спешил. Я ехал на свинг-вечеринку к нашим с Алисой друзьям, и не хотел пропустить начало. После него найти красивую женщину трудно. Пары разбиваются, когда еще пьется первый коктейль в большом холле, где никто не совокупляется, а лишь смущенно переглядываются новички, и уверенно скользят по ним взглядами старожилы. Я очень хотел успеть, но опасался встречи с полицией. Поворот на ручном тормозе, что это у вас в багажнике, блондинка сдала тест на алкоголь, правый поворотник перед поворотом налево, что там еще. Меня колотило, я ехал сам, и, как в дурном сне, нажимал на педаль тормоза спустя пять секунд после того, как это следовало бы делать. Принимай инспектор сейчас у меня экзамен на вождение, мне бы нипочем не получить «допуск». Да я и раньше его не смог получить, просто, после трех провалов, протянул инструктору купюру в сто евро под пустым бланком для оценки. Он мое предложение, конечно, оценил, и я был счастлив. Правда, не учел того, что ездить мне придется одному.

Не считать же мертвое тело в моем доме, тело, которое я вез с собой, – с привкусом горечи и пыли, и тлена – попутчиком?

Легкое потряхивание на кругу, куда я спускаюсь, притормаживая, и я почувствовал себя спасенным. Мне стоило большого труда выбраться из чехарды автомобилей на потрепанной, – как и весь наш состарившийся Кишинев, – дороге. Зато уж сделав это, я выжал газ изо всех сил – что-то такое я на уроках вождения запомнил – и поднялся в горку, чтобы свернуть в Ботанический сад. Проезд на частном транспорте туда запрещен, если, конечно, вы не протягиваете охраннику то же самое, из-за чего инструктор по вождению перестает замечать неудачно припаркованный автомобиль и не пристегнутый ремень безопасности. И вот, я уже в Ботаническом парке, куда обожал приводить своих подружек. Прогулок здесь не избежала даже моя «звезда», ненавидевшая этот парк. Она не понимала, что я в нем нашел, как не понимала, что я нашел в своей жене. Мне всегда было лень объяснять, что в них обоих – в отличие от нее – меня привлекала странная смесь безразличия и жадного интереса. В этом парке деревья склонялись ко мне, как врачи к пациенту на операционном столе, но были заинтересованы во мне ровно настолько, насколько врачи – в пациенте.

Нечто подобное испытывала ко мне моя безразличная к литературе жена.

Что ты нашел в ней? нервничая, спрашивала моя подружка с телевидения.

В этой обыкновенной, начинала перечислять она.

Обычной, серенькой, говорила она, отбивая такт ногой.

Обыкновенной как все, говорила она.

Ничем не примечательной… говорила она.

Как и все люди без задатков писателя – а у меня на такие вещи глаз острый, – она не обладала вкусом и искренне считала, что чем больше синонимов ты употребишь, тем богаче и убедительнее будет нарисованная тобой картина.

Нужно ли говорить, что она ошибалась?