Ненавижу тебя - Белла Джей

Мне это не понравилось. Интуиция говорила мне, что это чертовски рискованно, но сердце подсказывало, что я и так требую от нее слишком многого. Сиенна отказывалась от всего — от каждой долбаной мелочи в своей жизни. Если это было то, что ей нужно от меня, то я должен был сделать так, чтобы это сработало.

— Хорошо. Но после того как мы попрощаемся, Сиенна, ты больше никогда не сможешь связаться с ними. Никаких контактов. Мы должны прожить остаток жизни так, как будто их не существует. Ты понимаешь это?

Прикусив нижнюю губу, Сиенна кивнула, и я притянул ее к себе и крепко обнял.

— Мне чертовски жаль.

— Я не сожалею. — Сиенна обвила руками мою талию. — Я люблю тебя, Ной. Нет ничего, чего бы я не сделала, если бы это означало, что мы могли быть всегда вместе.

Она прижалась щекой к моей груди.

— Ты — тот самый.

Эпилог

Ной

Она выросла, но ее ладошка по-прежнему казалась невероятно маленькой в моей руке. Изящные пальчики. Нежная кожа. Ее волосы стали длиннее, изящные локоны спускались до самой талии. Заколка в виде цветка, удерживающая пряди на ее лице, была того же цвета, что и ее розовое платье с оборками в виде бабочек.

Я взглянул на ее ноги. Босые. Она всегда была босиком. Мы с мамой постоянно пытались заставить ее носить обувь, особенно по воскресеньям, когда она ходила в воскресную школу. Всю дорогу до церкви нам приходилось выслушивать ее жалобы на то, что ее пальчики не могут дышать. Она неохотно ходила на занятия в воскресную школу в туфлях и с недовольным личиком. Она всегда так делала, когда обижалась на нас за то, что мы не даем ей свободу. После церкви она выбегала к нам с улыбкой, огромной как мир. Босиком.

— Папочка, я так взволнована. А ты взволнован?

— Да, — улыбнулся я, глядя на нее и восхищаясь искренним восторгом, который излучали ее большие голубые глаза.

— Ты уверен, что это произойдет сегодня?

— Конечно, уверен.

— Папочка, ты уверен?

— Да, милая. Я точно уверен.

— Уверен-уверен?

Я хихикнул и сжал ее руку.

— Уверен-уверен.

— Классно!

Она указала на пустую деревянную скамейку прямо в центре парка.

— Мы можем пойти посидеть там, пока ждем?

— Конечно. Почему бы тебе не побежать вперед и не занять ее, пока этого не сделал кто-то другой? Я поспешу за тобой.

Она бежала к скамейке, визжа, подпрыгивая и кружась. Ее волосы развевались вокруг ее крошечной фигурки. Мое сердце готово было разорваться. Я чувствовал это с того самого дня, как она родилась, когда крепко обхватила всеми пятью пальчиками мой большой палец и сжала его. Я убедил себя, что сжатие было способом моей новорожденной девочки попросить меня, чтобы я никогда не отпускал её. И это было первое, что я ей сказал.

Я не отпущу тебя. Никогда.

— Я заняла скамейку для нас, папочка, — крикнула она, забираясь на сиденье и болтая ножками. Ей еще предстояло вырасти на несколько дюймов, прежде чем ее ноги смогут коснутся земли.

— Давай, садись. — Она похлопала по месту рядом с собой. — Уже пора?

— Почти.

Я взглянул на небо, на облака, окрашенные в разные оттенки серого, и на более темное пятно прямо над нами.

Засунув руки под колени, она вытянула шею, глядя в небо.

— Ты любишь ее?

Я взглянул на мою девочку.

— Люблю, маленькая букашка. Я очень сильно ее люблю. Но это не значит, что я не…

— Я знаю, что это значит, папочка. Это значит, что ты любишь нас обеих.

Я провел пальцами по мягким прядям ее шелковистых светлых кудрей, и внезапная боль пронзила мою грудь.

— Ты не должен чувствовать себя виноватым, понимаешь?

— Виноватым? — нахмурился я. — С чего бы мне чувствовать себя виноватым?

— За то, что любишь ее. — Она покачивала ножками взад и вперед, глядя на меня. — Все в порядке, папочка.

Я отпрянул и наклонился, упершись локтями в колени.

— Почему, по-твоему, я чувствую себя виноватым?

Она пожала плечами.

— Потому что ты любишь ее так же сильно, как и меня, и я знаю, что иногда тебе бывает грустно. — Ее ярко-голубые глаза встретились с моими. — Ты не должен позволять этому расстраивать тебя, папочка. Это нормально — любить нас обеих.

Ее слова поразили меня до глубины души, и я почувствовал себя таким растерянным.

— Откуда это, маленькая букашка?

— Папочка! Папочка, смотри!

Она вскочила и обеими руками указала на небо.

— Идет дождь! Смотри!

Она схватила меня за руки и подняла на ноги. Крошечные бледно-розовые капли дождя пропитали ее платье.

— Посмотри на свою рубашку, — воскликнула она, возбужденно смеясь. Я посмотрел вниз на свою одежду. Моя белая футболка была покрыта россыпью светло-красных точек.

— Видишь! Теперь ты веришь в это, папочка? — закружилась она. — Где-то там, наверху, есть другая жизнь. Я же говорила тебе!

Я не мог оторвать от нее глаз. Чистая радость, которую она излучала, просачивалась сквозь мои поры, проникая в каждую клеточку моего существа. Мне было наплевать на дождь. Мне было плевать, что мы ждали этого долгие годы. Все, что меня волновало, — это видеть ее. Смотреть на нее. И любить ее.

— Я знала, что бог не мог создать только нас. Он слишком любит жизнь, чтобы создать только одну планету.

Переживая цунами эмоций, я опустился на колени. Глубокая боль пронзила мое сердце.

— Я люблю тебя, маленькая букашка, — прошептал я. — Я так люблю тебя, Иви.

Иви замерла, склонив голову набок. Ее волосы и платье внезапно стали сухими, как будто капли дождя вообще не попали на нее.

— Я знаю, что ты любишь меня, папочка.

Она протянула ко мне руку, и я ахнул. Мое сердце разорвалось на части, когда Иви прикоснулась своей крошечной ладошкой к моей щеке.

— Ты очень, очень сильно любишь нас обеих. Я тоже люблю ее. Я не могу дождаться встречи со своей младшей сестренкой.

Я открыл глаза, уставившись на высокий соломенный потолок. Что-то мокрое скользнуло по моей щеке, и я вытер это, почувствовав влагу на большом пальце. Это было так реально. Она была такой настоящей. В груди все еще болело, сердце билось с тяжелым стуком. Глубокая боль разливалась по моим венам.

Иви.

Это был первый раз, когда она снилась мне так ярко и реалистично. Я все еще чувствовал мягкие пряди ее волос в своих пальцах. По моей коже бежали мурашки, я тосковал по своей маленькой девочке.

Снаружи донесся звук детского смеха, и я