Номер с золотой визитки - Ксения Шишина

сколько бы ему не было лет, и в записи разговора, которую он дал мне прослушать. Порывисто и импульсивно я обнимаю его, чтобы не успеть вдруг передумать и отказаться от этой затеи, с одним лишь вопросом, рвущимся изнутри. — Но как ты с этим справляешься? Как говоришь человеку, что того, кого он любил всю свою жизнь или хотя бы какую-то её часть, больше нет на свете? Как вообще можно решиться такое сказать?

— Каждый раз не похож на предыдущий, Ким, — отстраняясь, отвечает отец, и по его взгляду я понимаю, что в этом отношении ему нечему меня научить. Что и он сам так и не понял, как оставаться хладнокровным и максимально равнодушным, не проявляя личных эмоций и сохраняя дистанцию между собой и чужой бедой, несмотря на все годы, отданные службе, и на все те дни, когда ему случалось оказываться в подобной ситуации и приходить к чьей-либо двери с плохими новостями. — Универсального рецепта здесь нет. Но если придётся, то ты найдёшь нужные слова. Но в глубине души он всё знает. Даже если в первые мгновения ему покажется, что всё это было только сном, уже вскоре он вспомнит истину, и тогда главное, что от тебя потребуется, это просто быть рядом. Ты у меня сильная, и ты со всем справишься. А мне пора. Нужно всё уладить.

— У тебя ведь получится?

— Никто не обещал, что будет легко, но я оформлю всё, как нужно. Об этом можешь не переживать.

— Спасибо тебе, пап.

— До вечера, милая. Я люблю тебя.

— И я тебя.

Он целует меня в лоб, как в раннем детстве после прочтения сказки на ночь, а потом покидает больничную палату, и я остаюсь одна. Точнее, наедине с Джейденом, но он всё равно что отсутствует. Если бы не тело, лежащее на кровати пока что в расслабленном состоянии и тщательно укрытое мною одеялом со всех сторон, писк подключённых медицинских приборов, измеряющих показатели жизнедеятельности, и звук поставленной капельницы, незнакомый человек бы решил, что здесь, кроме меня, никого и нет. Разве я могла представить, что всё будет так? Не столько то, что в одночасье влюблюсь в человека, который, возможно, ещё долго будет состоять для меня преимущественно из белых пятен, сколько то, что у него на глазах убьют последнего родственника, остававшегося в живых после смерти их общих родителей? То, что в связи с звонком отца, чьи вызовы я поначалу сбрасывала, потому что ждала отображения совершенно другого имени, рядом буду лишь я? Та самая я, которая, быть может, и задаром не нужна? В конце концов, что с того, что я открыла свою душу и сказала, что люблю, да ещё и дважды? Он не отвечал мне взаимностью и ничего не обещал. Я не имею ни малейшего понятия, что дальше. Наиболее вероятно, что он меня не любит, в то время как я и жизни без него не представляю… Я словно задыхаюсь от одной лишь этой мысли. Он вряд ли почувствует, но я прикасаюсь к его левой руке и сжимаю соответствующую кисть, покоящуюся сбоку от тела хозяина на белоснежной ткани пододеяльника. Всё, чего мне до тошноты хочется, это забрать всю боль Джейдена себе. Физически он совершенно в порядке, и капельница в его руке, как лекарственный источник целительного сна, это чисто средство медикаментозного успокоения, которое при пробуждении хотя бы временно приглушит эмоции и сдержит их. Но мне всё равно немыслимо тяжело видеть его здесь. Даже во сне он выглядит подавленным, несчастным и травмированным морально. Так же сильно, как мне хочется посмотреть в его глаза, обнять и никогда не отпускать, не менее велико моё желание, чтобы он не просыпался как можно дольше. Но, увы, его веки слишком скоро и рано начинают подрагивать. Оседая в кресло рядом с кроватью, не уверенная, что ноги меня не предадут, я, как могу, пытаюсь настроиться на его волну и понять, что говорить, как взаимодействовать и как мне себя вести. Но знаю я только то, что он ни в коем случае не потерпит жалости, а в остальном в голове пустота. Всё это чушь, что я сильная и пойму, что от меня требуется. Я ничего не понимаю, и мне было бы лучше позвонить Тео, тому, кто знает Джейдена гораздо лучше моего, и выложить ему всё, как на духу, но теперь для этого уже поздно. Сейчас у него есть одна лишь я, а много меня или мало, покажет время.

— Джейден? Ты меня слышишь?

Мой тихий шёпот вклинивается в поток других звуков, не звуча ниже, но и не затмевая них. Но, должно быть, ощущается громче всего остального, потому как Джейден до морщин у глаз зажмуривает их. Попытка отгородиться. От меня, от несовершенного мира, от факта свершившейся потери. Лишь вопрос времени, когда заторможенная и пассивная реакция сменится активной стадией отрицания. Меня трясёт так, будто это уже произошло, и мне становится страшно. Отец сказал, что Джейден не хотел отпускать Трэвиса и продолжал цепляться за него, как будто хотел передать ему все свои жизненные силы. Врачам скорой вынужденно не осталось ничего другого, кроме как вырубить Джейдена посредством укола. Я не видела, как всё было. Меня не было там. Я не находилась рядом. Я не могла оказаться с ним так скоро. Но моё сердце обливается кровью. За каждого по отдельности и за них обоих вместе. Они могли бы всё наладить и стать действительно братьями, которые друг друга за горой, но этого уже не случится. Я чувствую подступающие слёзы ещё до того, как Джейден безжизненным, тусклым голосом задаётся вопросом, который я предпочла бы никогда не слышать, но, тем не менее, глубоко в душе не могла не ждать.

— Он ведь мёртв, да? Мой брат? Мой Трэвис?

— Мне жаль, малыш, но вместе… вместе мы справимся.

Я обращаюсь к нему ласковее, чем когда-либо прежде, рискуя встретиться с негативной реакцией по поводу выбранного прозвища, но не позволяя этому обстоятельству меня остановить. Но я не уверена, что Джейден вообще меня слышит, не то что понимает, и я напугана. Напугана, напряжена и вполне могу сойти с ума. Разве можно реагировать как-то иначе, если человек не двигается, едва моргает и смотрит в одну точку где-то на потолке над собой? Я уже почти готова нажать на кнопку вызова медицинского персонала, когда, кажется, спустя вечность Джейден чуть поворачивает свою голову ко мне из своего полулежачего положения, в котором заснул уже здесь, в больнице,