На Крючке (ЛП) - Макинтайер Эмили

Лицо Кёрли остается стоическим, как будто он вообще не слышит моих слов.

Он был таким с тех пор, как я плюнула ему в лицо. Но я не жалею об этом, и мне все равно нечего сказать ему — все равно нечего сказать им всем.

Я закрываю глаза и прислоняю голову к окну, позволяя солнечным лучам проникать сквозь стекло в мою кожу. Внутри меня живет постоянная тяжесть, но в этот момент я цепляюсь за маленькое облегчение от того, что наконец-то нахожусь на свету. Я понятия не имею, сколько времени прошло на самом деле, но когда ты застреваешь в темноте, не имея ничего, кроме своих мыслей, секунда кажется веком.

Мой мозг взбит, как омлет, изоляция превратилась в камеру пыток — ничего, кроме моих мыслей и эмоций, чтобы составить мне компанию, — поэтому я начала сидеть посреди комнаты и пробовать себя в медитации. Я не уверена, правильно ли я это делаю, но, кажется, это успокаивает панику. Позволяет времени пройти так, что я не чувствую, будто теряю контроль над рассудком.

Во время одного из таких интроспективных моментов я поняла, что часть моей боли не нова, это просто свежие царапины на старых шрамах. Джеймс — нет, не Джеймс — Крюк — еще один человек в ряду тех, кто думает, что может указывать мне, что делать, кто рубит меня словами, говорит мне сидеть и не высовываться, ожидая, что я прикушу язык и улыбнусь. И это правда, это то, что я делала всю свою жизнь. Никогда не стояла за себя, глотая оскорбления от «друзей» и принижения от отца, как будто это мой крест.

Но я устала от того, что мне велят идти по пятам за кем-то.

Машина поворачивает на пристань, и мой желудок скручивается, когда я вспоминаю, когда была здесь в последний раз. Это было всего несколько дней назад, но почему-то кажется, что я была совершенно другим человеком, который все еще воспринимал мир и всех людей в нем как нечто хорошее.

Но розовые очки были сняты с моего лица за миллисекунду, оставив лишь оттенки серого.

Кёрли паркует машину и молниеносно переходит на мою сторону, открывает дверь и берет меня за руку, прежде чем расстегнуть наручники.

— Не делай глупостей.

Как будто я настолько глупа, чтобы подвергать брата опасности.

Я следую за ним, спускаюсь вниз по причалам и иду к показной Тигровой лилии в конце пристани, наблюдая, как Сми моет террасу, а над головой пролетают три белые птицы.

Светит солнце, вода сверкает и кристально голубая.

Все нормально. Даже прекрасно. Как будто весь мой мир не перевернулся, не перекрутился и не упал вверх тормашками. Как будто меня не соблазняли, не накачивали наркотиками, не похищали и не держали в каменном подвале. Отчаяние проникает в меня, когда я понимаю, что я действительно нахожусь во власти прихотей Крюка.

Он назвал себя моим хозяином.

И по крайней мере, пока я не разработаю план, который обеспечит безопасность моей семьи, он прав.

— Шевелись, солнышко. Пошли.

Рука Кёрли толкает меня в плечо, и хотя мои ноги словно налились свинцом, я каким-то образом заставляю их двигаться и ступаю на яхту. Он не следует за мной, просто стоит на тротуаре, скрестив руки и сузив глаза, как будто ждет, что я сделаю что-то безумное, например, спрыгну с борта и попытаюсь убежать.

Может я должна.

Но я не умею плавать, и я не настолько глупа, чтобы думать, что у меня получится.

Сми машет рукой, и я провожаю его взглядом: его мальчишеское лицо и ярко-красная шапочка делают его невинным, как ягнёнок. Я поджимаю губы. Я не уверена, как много он знает, но с меня хватит доверия к людям, которые его не заслужили. Мой желудок бурлит от нервов, руки дрожат, когда я протягиваю руку и открываю дверь, вхожу в гостиную и оглядываюсь по сторонам.

Пусто.

Медленно продвигаясь по дому, я останавливаюсь перед кухонным островом, в нескольких шагах от того места, где красиво лежат ножи, прямо рядом с деревянной разделочной доской. Мои мысли крутятся со скоростью сто миль в минуту. Желание схватить один из них очень сильное, но я должна быть умной, и мысль о том, что сделает Крюк, если найдет меня с оружием, заставляет мое сердце упасть на пол, а по венам пробегает холодок. Я хмуро смотрю на ножи, и в голове проносятся ужасные образы того, как он меня убьет.

— На твоем месте я бы не стал.

Голос заставляет мой желудок подпрыгнуть, и я поворачиваюсь лицом к лицу с голубоглазым дьяволом.

— Крюк.

Он наклоняет голову.

— Ты все еще можешь называть меня Джеймс, если хочешь.

Моя челюсть сжимается, и я скрещиваю руки.

— Я не хочу.

Он кивает.

— Очень хорошо. Сюда.

Его рука ложится мне на спину, и от этого по мне пробегает дрожь, а в основании позвоночника зарождается обида на то, как мое тело реагирует на его прикосновения. Он ведет нас по коридору и открывает дверь в свою комнату, позволяя мне войти первой, а затем следует за мной. Я смотрю на его двуспальную кровать с шелковыми простынями и пушистым бордовым пледом, и боль от сна на холодном каменном полу оживает, заставляя мои кости плакать.

— В умывальной комнате свежие полотенца, и мне доставили платье.

Я поджимаю губы, глядя на него сбоку.

— Откуда ты знаешь мой размер?

Он ухмыляется.

— У меня очень практичная память.

Мои щеки пылают, отвращение скручивается внутри меня. Он лишил меня девственности. Я позволила ему фактически задушить меня до полусмерти, и я доверила ему свою безопасность.

Какая ты жалкая, Венди.

— Что ты хочешь от меня? — спрашиваю я. — Что я сделала, чтобы заслужить это? Я не...

Слова застрявают в моем горле, и моя рука поднимается, чтобы прикрыть свой рот.

Его глаза сужаются, когда он приближается ко мне. Инстинктивно я дергаюсь, задняя часть моих ног ударяется о край его кровати, заставляя меня споткнуться и упасть на матраса. Я приподнимаюсь, опираясь на локти, когда мой взгляд встречается с его взглядом.

Он нависает надо мной, но это не чувственно, как с возлюбленным, а пугающе, его энергия хлещет вокруг него, как гроза, заставляя мои волосы вставать дыбом.

Он так близко, что я чувствую его дыхание, как свое собственное.

— Чего я хочу, — шепчет он мне в губы. — Это чтобы ты перестала играть со мной в дурака, — он прижимается ко мне еще сильнее, в его глазах плещутся эмоции. — Чего я хочу, так это вернуть души мертвых и позволить им полакомиться криками твоего отца, — его нос проходит по моей шее, и я втягиваю воздух, мое сердце бьется так быстро, что голова кружится. — Ты можешь дать мне что-нибудь из этого, Венди, дорогая?

Моя грудь крепко сжимается. Как я могла забыть? Речь идет вовсе не обо мне. Речь идет о моем отце.

— Ты знал, кто он? — лепечу я. — Все это время...

Его губы подергиваются, и он отступает назад, огонь в его глазах исчез так же быстро, как и появился.

— Ты знал, кто я? — вопрос обжигает мое горло, слезы затуманивают мое зрение.

— Конечно, — он собирает невидимые ворсинки со своего рукава. — Я знал, кто ты, как только ты вошла в мой бар.

Мое разбитое сердце трещит от внезапного давления в груди.

Конечно, он знал.

Я киваю, в моих венах поселяется мрачное согласие. Оно густое и влажное, как глубокая грязь, и я знаю, что чем больше я буду бороться, тем дальше опущусь.

— Думаю, теперь я хочу принять душ.

Его брови поднимаются, когда он указывает на ванную.

Я встаю и прохожу в комнату, закрывая за собой дверь. Мои пальцы сжимают металлическую ручку, а голова упирается в прохладное дерево рамы. Я задерживаю дыхание, пока мои легкие не начинают требовать воздуха, но даже тогда я не выпускаю его, боясь, что если я это сделаю, то закричу. Я в замешательстве, мои эмоции тянут меня в тысячу разных направлений. Я не знаю, глупа ли я, что не пытаюсь вырваться, или умна, что пытаюсь разработать план. Я понятия не имею, бросят ли меня после этой ночи обратно в темную и холодную каменную комнату, или он просто убьет меня раз и навсегда.