Беспринципная - Юлия Резник

она вон как демонстративно. Смотри, мол, Арман Вахтангович. Ну какая же бесстыжая, а? Ну какая же…

Притормаживаю у общаги. Зоя сразу открывает дверцу, но прежде чем выйти, на мгновение задерживается, бросая на меня странный взгляд:

— Спасибо, любимый.

Закатываю глаза, прекрасно понимая, что ее словам нельзя верить. Но почему-то все больше тяготясь этой правдой. Зойка выходит. Я слежу, как её худенькая фигурка удаляется к подъезду. Силуэт тонкий, словно вырезанный из бумаги. Такой хрупкий с виду, что и не подумаешь, что там внутри стержень, который и не снился многим взрослым женщинам.

Чертыхаясь, завожу машину и разворачиваюсь обратно, беря курс к дому. И чем ближе я подъезжаю, тем тяжелее и невыносимее становится.

Первым делом иду в душ, чтобы смыть со своего тела улики. Ануш не спит. Она смотрит на меня, слегка приподнявшись на подушках, и мне от её взгляда становится страшно. Не потому что она что-то подозревает. А потому что я в очередной раз понимаю, насколько она стала слабой, насколько болезненной и беспомощной. Той силы, что всегда была в ней, почти не осталось. Её глаза — некогда яркие, как наливные черешни — потускнели от боли и усталости. Я опускаюсь рядом с ней, осторожно беру за руку.

— Почему не спишь? — спрашиваю мягко, поглаживая ее распухшие пальцы.

Она улыбается чуть заметно, устало и грустно:

— Ждала тебя. Не могла уснуть. Сердце не на месте, когда ты не дома.

Я моргаю, проглатывая внезапно подступивший к горлу ком. Мне стыдно, больно, но главное — невыносимо страшно, что однажды её просто не станет. Что этот хрупкий, ослабевший человек исчезнет из моей жизни, оставив огромную, зияющую пустоту.

Люблю ли я её? Господи, да. Я люблю её всем сердцем, я бы отдал свою жизнь, чтобы она снова стала прежней — сильной, смеющейся, живой. Но никто не берет.

Не знаю, как одно вяжется с другим… С одной стороны — мои нездоровые чувства к вздорной Зое с её юной кипящей энергией и кричаще-здоровым телом. С другой — моя зрелая любовь к смертельно больной жене — до боли родной и знакомой в каждом ее проявлении.

— Ты устал, — ласково шепчет Ануш, проведя пальцами по моей щеке. Я замираю, боясь пошевелиться, чтобы не выдать свой грёбаный стыд. — Отдохни, любимый.

От этих слов внутри словно что-то с треском рвется. Я наклоняюсь, целую её горячую руку. Она переплетает наши пальцы, прикрывает веки и засыпает, так их и не разжав. Я долго сижу рядом с женой, глядя в темноту комнаты. А чувство вины, отчаяния и тоски утаскивает меня на дно, с которого я вот только час назад оторвался благодаря Зое.

Глядя на спящую Ануш в ту ночь, я, наверное, полностью примиряюсь со своими демонами. Потому что я просто сойду с ума, если продолжу мучить себя и дальше. Раз Зоя — мой способ сохранить рассудок, выстоять и окончательно не сломаться — пусть. Ведь если не это, какие у меня варианты? Тупо смириться с тем, что я это дело не вывожу? Запить? Или чего похуже… Нет уж.

Помятый и ни черта не выспавшийся, выхожу из спальни жены только под утро.

— О, пап, а я думала, тебя нет, — шарахается в сторону Седка. Бросаю на дочь напряженный взгляд.

— Как это? А где же мне быть?

— Ну, не знаю… — отводит глаза дочь.

— Я всю ночь просидел у кровати Ануш. Ты, наверное, пропустила мое возвращение.

— Наверное.

В голосе Седки мне слышится облегчение, граничащее с радостью. Интересно, что происходит в ее голове? Уж не заподозрила ли меня дочь в каком-то непотребстве?

— Если-тебе-надо-задержаться-в-городе-то-говори-я-же-все-понимаю, — выпаливает Седка.

Понимает она, ёлы-палы. Понимает, блядь. Я должен, наверное, сказать спасибо, что никто, даже дочь, не берется меня осуждать? Но благодарность — это не то, что я сейчас испытываю, вот правда.

— Буду иметь в виду.

— А сегодня ты не сможешь приехать пораньше?

— Пока не знаю, Сед. А что?

— Мы с Зойкой сто лет не виделись, хотим где-нибудь посидеть. У нее выходные редко случаются, ну и вот…

Седка, конечно, не знает, что Зоя недавно уволилась. И неудивительно. Потому как в таком случае встанет вопрос о том, за счет чего она существует.

— Посидеть, значит… — бормочу я, понимая, что мне совсем не по нраву планы подружек. Мысль о том, что Зоя без меня выйдет в свет, заставляет до хруста стискивать челюсти. Сто процентов, она специально! Дескать, вот, Арман Вахтангович, посмотри — на тебе свет клином не сошелся, ты меня, конечно, потрахиваешь, это правда, но это ничуть не мешает мне жить свою лучшую жизнь… И вроде бы дело молодое, да? Пусть… Но стоит об этом подумать, как внутри все начинает жечь. Это же надо было так вляпаться!

Глава 19

Зоя

— Маш, помоги. Что-то замок не сходится, — бурчу я, крутясь то так, то эдак перед зеркалом.

— Дай! — убирает мои руки подруга. — Живот втяни и не дыши! Не могла размер в размер, что ли, взять? — возмущается, забавно сопя.

— В размер брала. Поправилась, что ли? — удивляюсь.

— Не сказала бы. Как гремела костями — так и продолжаешь.

Замочек на корсете все же поддается. Застегиваясь до конца, вжикает молния. Ощущаю себя не девушкой, а туго перевязанной колбасой. Гляжу в зеркало — в магазине всё это казалось куда скромнее. А сейчас…

— Ни фига себе буфера.

— Ага, — свожу брови в линию. Ткань корсета до того плотно прилегает к телу, что мне реально больно. От мысли, что придется провести в этом наряде весь вечер, хочется взвыть. С надеждой кошусь на шкаф. Может, ограничиться блузкой? Она красивая. Под джинсы — самое то.

— Чего это ее так раздуло? На месячные?

Машкин вопрос застигает меня врасплох. Месячных у меня как не было, так и нет. Таблетки лежат надежно припрятанные в сумочке, чтобы, как те начнутся, сразу начать их пить, но в этот раз организм сбоит, как никогда прежде. Я не особенно парюсь на этот счет, связывая случившееся нарушение с началом активной половой жизни, но Машкины слова заставляют понервничать. В животе холодеет. Да, я делала тест и была у врача, однако… Когда это было?

— Кажется, тебе лучше надеть что-то другое.

— Почему? — хриплю я.

— Тебе явно нечем дышать. Посмотри только, как побледнела!

Обвожу беглым взглядом свое отражение в зеркале и решительно киваю:

— Снимай!

Язычок с трудом поддается, закусывая кожу. Я вскрикиваю от боли.

— Прости, дорогая!

— Ничего.

Делаю глубокий вдох, машинально прикрывая голую