Измена. Он полюбил другую - Нюра Борзова

руку до тех пор, пока мы не подъезжаем к дому. Как только мы оказываемся в квартире, я едва успеваю дойти до кухни, прежде чем он хватает меня, поворачивает лицом к себе и заключает в крепкие объятия. Моя щека прижимается к его груди, руки обхватывают его талию, и я чувствую себя в безопасности. Мы стоим так несколько минут, не двигаясь.

Хоть и с неохотой, но через некоторое время мы наконец отпускаем друг друга. Я подхожу к окну, за которым падает снег, и прижимаюсь лбом к прохладному стеклу.

— Поговори со мной. Скажи, о чем думаешь. Не держи все в себе, — просит Вадим.

Я не могу смотреть ему в глаза. Я просто еще не готова. Я даже не уверена в том, что чувствую и о чем думаю, мне просто плохо, больно и страшно. В любом случае, сказать ничего я так и не успеваю.

— Мама? Что происходит? — растерянность и беспокойство в голосе Кости разрывают мое сердце в клочья.

Я не хочу начинать этот разговор. Но он не может больше ждать. Времени, кажется, не осталось. Я поворачиваюсь к Косте и Вадиму лицом, больше не скрывая своих эмоций.

— Садитесь, нужно поговорить.

Мои нервы совсем сдали, и я с тревогой провожу руками по лицу и волосам. На пальцах остаются тонкие запутанные пряди. Все тело пробирает дрожь отвращения. Приходится идти выкидывать клочья волос в мусор. Вадим и Костя, не отрываясь, следят за моими движениями.

— В ближайшие несколько дней нам всем придется привыкнуть к этому, — говорю я, тоже садясь. — Костя, папа сказал мне, что ты знаешь больше, чем я думала. Но, боюсь, у меня есть еще одна плохая новость, которой я должна с тобой поделиться. Несколько месяцев назад я узнала, что у меня рак груди. Сам по себе этот диагноз был достаточно плохим, но с ним можно было справиться с помощью курса химиотерапии и, возможно, нескольких недель лучевой терапии. Но оказалось, что изначально мне поставили неверный диагноз. Рак дал метастазы в легкое. Поскольку он уже распространился, мое состояние более запущенное, чем мы думали сначала. Вы оба должны кое-что понять в связи с изменением диагноза, и нам всем придется признать ужасную правду. От такого рака нет лекарства.

Костя молча, непонимающе смотрит на меня в течение нескольких долгих секунд. Я знаю, что он чувствует. Для семнадцатилетнего подростка понять все жуткие последствия моей болезни — это слишком.

— Лекарства нет? Что это значит, мам?

Я больше не могу сдержать слез. Вадим откидывается на спинку стула и тяжело вздыхает.

— Это значит, что в какой-то момент рак меня убьет.

— Сколько времени у тебя осталось? — Костя задает вопрос шепотом, как будто боится говорить такие слова громко.

— Некоторые женщины живут с этим заболеванием два-три года. Иногда больше пяти лет. В редких случаях до двадцати лет. В диагнозе так много переменных, что сейчас невозможно даже предположить.

Тишина за столом оглушительная. Они не знают, что сказать, и я могу их понять. Перспективы мрачные. И моя способность сохранять самообладание ослабевает.

— Ребята, я знаю, что это очень тяжело. Честно говоря, мне нужно время, чтобы самой осознать происходящее. Я пойду в спальню. Хочу немного побыть одна.

— Ты обещала не сдаваться, — напоминает мне Вадим.

— Я не сдаюсь. Мне просто нужна передышка. А потом все вернется в норму… в то, что при наших обстоятельствах может называться нормой.

Костя встает и обнимает меня. Мой большой, сильный мальчик плачет, как маленький ребенок. Мне нужно быть сильной хотя бы ради моего сына.

— Эй, — говорю я мягко. — Я не сдаюсь, и ты не сдавайся. Что бы ни случилось, все будет хорошо, малыш.

Костя крепко сжимает меня и несколько раз кивает. Прежде чем отпустить, он целует меня в щеку. Я знаю, что он пытается показать, как сильно любит меня, неспособный сейчас говорить. Я отвечаю ему таким же поцелуем в щеку, а затем иду в спальню, чтобы попытаться пережить свои чувства наедине с собой.

Глава 23

Вадим

Лекарства нет.

Вот почему Яна задала этот странный вопрос про точку невозврата.

— Костя, — я жду, когда сын поднимет на меня взгляд. — Мне нужно кое-что сделать для твоей мамы, но понадобится твоя помощь.

— Что угодно.

— Подожди здесь. Я сейчас вернусь.

Когда я возвращаюсь на кухню, Костя осматривает вещи, которые я несу, и на его лице появляется мгновенное понимание.

— В таком случае мне нужна твоя помощь с тем же самым.

Я киваю, гордясь тем, какого молодого человека мы вырастили, и передаю ему ножницы и бритву. Усевшись, я накидываю полотенце на плечи.

— Можешь начинать.

Костя коротко кивает и приступает к работе — бреет мне голову. Яна в одиночку столкнулась с переменами, осуждающими взглядами и насмешками, когда была беременна — как от собственных родителей, так и от своих ровесников. Она не будет в одиночку сталкиваться с последствиями своей болезни сейчас. Пока у нее нет волос, их не будет и у меня.

Когда Костя заканчивает брить меня, мы меняемся местами.

— Ты уверен, что тоже хочешь это сделать?

— Уверен.

Потом мы убираемся на кухне и перемещаемся в ванную, чтобы завершить начатое. Чисто выбритые и насухо вытертые, мы некоторое время любуемся друг другом, прежде чем Костя обнимает меня.

Мой сын так давно не обнимал меня. Слишком давно…

— Это худшее, что я когда-либо чувствовал. Но мы — семья, и мы держимся вместе.

— Конечно, сынок. Только вместе.

После мы с Костей валимся вдвоем на диван в гостиной и включаем телевизор, бездумно пялясь в первый же попавшийся фильм. Сначала Костя задает еще несколько вопросов о состоянии Яны, но потом замолкает. Мы оба проходим через свой личный ад, но ни один из нас не хочет говорить об этом вслух.

Не знаю, как Костя, а я понятия не имею, что происходило на экране последние два часа. Все, о чем я могу думать, — это о том, что Яна делает в спальне одна. Несмотря на то, что ожидание кажется невыносимым, я не хочу лишать ее возможности уединиться и подумать. Но моя неуверенность продолжает терзать меня изнутри.

Я пытаюсь поставить себя на место Яны. Как бы я отреагировал, если бы мне вынесли смертный приговор? Захочу ли я побыть один или мне понадобится кто-нибудь рядом? Нужны ли мне будут утешения и ложь о том, что все будет хорошо?

В какой-то момент я понимаю, что поступаю эгоистично, потому что хочу, чтобы Яна всегда была