Вечное лето - Кейси Эшли Доуз

– Во-первых, мне плевать, – заявляет он, – я просто говорю, что этот факт существует, стереотипное мышление. А во‐вторых, делать все это, только чтобы впечатлить общество? Оно меня не впечатляет, почему я должен?

– В смысле?

– Меня не впечатляет жизнь общества. Они как стадо, – он хмурится, кажется, впервые заговорив о чем-то, что его волнует, – я не хочу подстраиваться под существующие стандарты только потому, что они есть. Не хочу работать на работе, которую ненавижу, всю жизнь, только потому, что все вокруг так делают и это считается нормой. Не хочу жить, как предписано моим рождением, положением, национальностью или полом. Я хочу жить так, как мне нравится. Мне нравится рисовать, мне нравится ощущать свободу, мне нравится смеяться и нравится… на самом деле, мне много что нравится. Почему я должен на всем этом ставить крест только потому, что это не соответствует тому, что приготовило для меня общество, едва я родился? Черта с два. Прожить жизнь, чтобы вкалывать, как робот, ненавидя каждый день, и жить лишь мыслью, чтобы в субботу сесть перед теликом и выпить пива? А с понедельника опять начать ненавидеть жизнь до вечера субботы?

– Звучит и правда фигово, – соглашаюсь я, – но ведь есть и другие варианты.

– Есть. К ним я и хочу стремиться.

– Но пока стремишься только к исправительным работам, – резонно замечаю я.

Он закатывает глаза, словно я так его и не смогла понять:

– Мне надо на что-то есть.

Хочу сказать «так устройся на подработку», но вспоминаю, что именно с этого все и началось.

– Какой-то замкнутый круг получается, – подытоживаю я, – но драться тебя никто не заставляет. Тебя это не кормит.

– По-твоему, я должен терпеть все нападки этих придурков только потому, что махать кулаками считается плохим тоном?

– Я видела, как на исправительных ты сам прицепился к парню.

– Потому что он не стесняясь говорил своему дружку, как его задолбали долбаные мексы, которые все шпарят в его любимую Америку как оголтелые. Конечно, стычки не всегда из-за национальности, бывают конфликты интересов, но я не считаю, что должен себя в этом сдерживать только потому, что кто-то скажет «фи, это плохой тон». Плохой тон – это лицемерить и делать из себя того, кем ты не являешься.

Я молчу, продолжая перебирать его волосы. Он как-то горько ухмыляется:

– Что, таким я тебе не нравлюсь?

– Мне без разницы, ты просто сам сказал, а я ответила. Если я в этом не участвую, то мне нет дела до того, как ты себя и с кем ведешь. Мне важно, как ты ведешь себя со мной, а в остальном – твое дело.

Он вздыхает, но ничего не отвечает. Какое-то время мы так сидим в тишине, но она не гнетущая. Мне нравится сидеть в парке на лавке, перебирать его темные волосы, глядеть на зелень, которая озаряется уже не солнцем, а светом фонарей.

Просидела бы так вечно.

– Ты завтра свободна? – наконец подает он голос.

– Кроме школы и консультаций, я свободна всегда, – улыбаюсь я, – только остальным не говори, это секрет.

– Тогда я зайду завтра в это же время?

– Мы еще сегодня не прощаемся.

Он усмехается и чуть опускает мой подбородок, чтобы я наклонилась и он мог меня поцеловать. Но едва я наклоняюсь, он тут же притягивает меня еще ближе, и я утопаю в тепле его тела, ощущая на губах привкус табака.

Неизменный спутник Сантино – это горечь табака от сигарет, которые он почти не вынимает изо рта.

2

Конец месяца наступает так же быстро. Вообще я замечаю, что дни стали пролетать быстро, когда я встретила Сантино. Что абсурднее всего – начиная даже с того времени, когда я и внимания на него не обращала.

Учебный год быстро завершается, и с 28 мая уже начинаются экзамены. Мы с Кэти сдаем разные предметы, потому только математика у нас в один день, а все остальные разбросаны. Зато, глядя на расписание экзаменов, я уже знаю, что последний будет 15 июня.

В отличие от Кэти, я успею сдать все экзамены до выпускного, который наша школа решила сделать 20-го числа. У Кэти же последний экзамен 23-го (да, это частая практика продолжать сдавать экзамены после официальной части выпуска из школы), но ее это не особо волнует. Как и сами экзамены.

Собственно, я так еще и не рассказала Кэти, что начала встречаться с Сантино. Мы проводим с ним почти все свободное (когда выдается у обоих) время, но с подругой я упорно об этом умалчиваю, заминая все уклончивыми ответами. То мама просила помочь (только вот помогла я за пять минут, а остальной вечер с Рамосом), то уроков много, то еще что-то в этом роде.

Не знаю почему, но мне кажется, она не очень отреагирует на эту новость.

Пока что она видит во мне гордую девушку, которая не моргнув бросила своего ужасного парня-изменщика и вся такая крутая. Но если она узнает, что я начала встречаться с Сантино…

Не то чтобы мне стыдно за наши отношения, вовсе нет. Мне правда уже плевать, кто он и что он. Но я помню, как о нем отзывалась Кэти – «с этим типом?». Он кажется ей забавным, пока наблюдаешь за его драками и стычками, как за цирковыми представлениями, – но я боюсь, она выпадет в осадок, если узнает, что он теперь мой парень.

И вряд ли это будет осадок крутого шока. Скорее она будет в ужасе и ненароком еще решит, что я повисла на нем из-за отчаяния по разрыву с Тэдом, и это будет самое ужасное заключение, к которому она сможет прийти.

Но по иронии судьбы я почти уверена, что именно к нему она и придет.

Это одна из причин, почему она все еще не знает о нас с Рамосом. Вторая – как только для нее это станет явным, она непременно захочет устроить встречу «втроем», типа тест-драйва. И я не уверена, что Сантино пройдет этот ее тест. А меньше всего я потом хочу каждый день видеть лицо подруги, которая будто говорит «бедняжка, так отчаялась, что встречается с этим».

Потому что я себя таковой совсем не считаю. Сантино очень классный и очень мне нравится, и боюсь, мы сильно поссоримся, если Кэти упорно словами или невербаликой будет доказывать мне обратное.

Собственно, о Сантино не знает и мама, и вообще напоминает об одном занятном факте в первых числах июня, о котором я совсем забыла.

– Что-то