Полный спектр - Тери Нова

– Откуда у тебя этот номер? – с ходу рявкаю, перекрикивая гул проезжающих мимо машин.

Когда маме стало совсем плохо от обилия лекарств, которыми она себя добровольно пичкает, я оставил единственный телефон, по которому со мной можно связаться, где бы я ни был, на экстренный случай. Уже тогда я знал, что не следует этого делать, но она наотрез отказалась впускать в дом психиатра или любого другого врача, коими пренебрегала, доведя себя практически до состояния овоща.

– Нашел в ящике прикроватной тумбочки Синтии, – спокойно отвечает он, чем еще больше выводит меня из себя.

– Ты рылся в маминых вещах? – Странно, что это меня удивляет. – С ней все в порядке?

– Оставил ее с сиделкой, вряд ли она теперь отличит сорокалетнюю латиноамериканку от собственного мужа.

– Какого черта, Гэри? Где ты?

– О! Это должно тебе понравиться, лейтенант Ройстон. – Он смеется так гадко, что паршивое чувство уязвимости, которого я не испытывал с самого детства, снова поднимается изнутри.

После выдуманного окончания военной академии я, по легенде, остался служить в армии, это казалось приличной отговоркой, чтобы не приезжать домой по первому требованию отца и не возвращаться в родной штат.

– Где ты, черт тебя дери?! – повышаю голос, потому что меня достали его хрюкающие звуки и ожидание взрыва бомбы, который, чувствую, вот-вот раздастся.

– У меня была командировка в славный город Нью-Йорк, так что я решил, почему бы не проведать собственного сына. Представь, каково было мое удивление, когда по телефону сказали, что никакой Ройстон у них не значится. – Я мысленно ругаюсь, уже понимая, что будет дальше. – Но ты меня знаешь, я не так прост, поэтому поехал прямо в часть и показал твою фотографию на контрольном пункте…

Как будто они бы разгласили информацию, будь вся ложь правдивой. Иногда мой отец полный идиот.

– Остановись! – Нет смысла дослушивать до конца. – Ты должен вернуться домой немедленно. Мама не хотела бы оставаться с посторонними.

– Тогда ей не следовало впадать в прижизненную кому, – с суровой обидой отвечает он, впервые обнажая уязвимую сторону. – Двое федералов приходили на прошлой неделе, один из них намекнул, что никакой ты не военный и все это вранье. Вот почему я поехал в Нью-Йорк.

Внутри меня все опускается и холодеет, шлем выпадает из пальцев, я крепче прижимаю телефон к уху.

– ФБР в нашем доме?

– Это больше не твой дом, лживый щенок!

Я бы возразил, но в целом он прав, Сан-Диего перестал быть домом миллион световых лет назад. И у меня нет всего дня на препирательства, поскольку ситуация становится критической.

– Как они выглядели?

– Будто я разглядывал, – смеется отец, но мы оба знаем, что он по-прежнему дотошен настолько, что мог бы составить фоторобот любого случайного прохожего, еще в юности задевшего его плечом по неосторожности.

– Не заставляй меня повторять, мать твою! – ору я чуть громче. – Что ты им сказал?

Пару секунд следует тишина, видимо, даже мой твердолобый отец осознал, насколько облажался.

– Они были в костюмах, прямо как в кино, один лет под пятьдесят и седой, второй высокий и крепкий, рыжий, говорил с акцентом. Спрашивали, часто ли ты приезжаешь и как с тобой связаться…

– Ты дал им этот телефон?

– Я не такой болван, тем более даже не знал о существовании второго номера. Сказал, что ты служишь в армии, и назвал номер части, а тот, что постарше рассмеялся, сказав, что это неправда. Во что ты опять вляпался, Уэйд?

Не знаю, что лучше – попасть в лапы ФБР или кого пострашнее. Пару месяцев назад одного из наших сотрудников тоже разыскивали агенты, а потом произошло страшное.

– Послушай меня внимательно, не перебивай и не спорь, это очень важно, отец. Возвращайся домой первым же рейсом, собери только необходимые вещи, документы и оружие, если оно у тебя есть, возьми отпуск. Я пришлю людей как можно скорее, отпусти сиделку, скажи, что отправляетесь в отпуск на лечебный курорт, то же самое солги на работе, соседям, кому угодно, если спросят. Маме ничего не говори, да и сомневаюсь, что она станет слушать. Удали этот номер и исходящий звонок, мои люди выдадут тебе новые устройства связи, после чего вас доставят в безопасное место. Ты все понял?

– Какого…

– Ты меня понял? – Использую тон, которым разговариваю только в крайних случаях, но именно он не раз заставлял обделываться от страха даже самых бравых ребят.

– Я п-понял, понял!

– Отлично, я свяжусь с вами, как только смогу.

Не дожидаясь его ответа, швыряю телефон под колесо мотоцикла и толкаю тот с места, пока не слышу треск.

– Блять! – громко ругаюсь, поднимая шлем, запрыгиваю на байк и мчусь в сторону комплекса «Стикса».

* * *

Поездки в Сан-Диего давно перестали быть чем-то радостным, превратившись в необходимость, которой большую часть времени я предпочитал избегать. И вот теперь стою на окраине города в тени большого дерева, через бинокль созерцая, как в две свежевыкопанные могилы одновременно опускают отполированные ящики. Я не могу подойти ближе, потому что знаю, что те, кто причастен к смерти моих родителей, вероятно, следят за процессией. Несколько человек «Стикса» разбросаны по всей территории кладбища, и еще двое находятся в офисе коронера, добывая информацию об увечьях, чтобы позднее предоставить мне подробный отчет вместе с данными следственных материалов. Все, что нам удалось узнать, смутно напоминает какой-то масштабный заговор с участием силовых ведомств.

Пришедшие по очереди толкают речи, и я задаюсь вопросом, почему люди на похоронах так много и нагло лгут. Мой отец не был ни примерным семьянином, ни хорошим человеком, но через наушник слышу, что они все равно произносят дифирамбы в его честь. А мама… Я потерял ее задолго до этого дня, так что печаль почти померкла. Тот спектр эмоций, который я испытал бы ранее, ничто на фоне отцовской манеры тиранить все живое и маминой неспособности вернуться в адекватное состояние. Теперь я сожалею лишь о том, что не оставил их раньше, не позаботился о том, чтобы они навсегда остались отрезаны от моей жизни. Я мог бы винить отца в его чрезмерном любопытстве, но виню только себя, ведь это я привел смерть к их порогу и не защитил, когда должен был.

Слова Роддса снова и снова прокручиваются в голове. Раньше я ненавидел его за эту правду, но теперь, стоя здесь без возможности нормально попрощаться, понимаю глубже, чем когда-либо. Привязанности разрушают не только способность здраво оценивать переменные на поле боя, но и искривляют, навсегда меняя все,