Измена с молодой. Ты все испортил! (СИ) - Шевцова Каролина

Какого хрена Ксюша поперлась туда на ночь глядя? Ждала бы меня дома, как и договаривались, стольких нервов бы избежали…

Всё, хватит философствовать. Выбираться надо как можно скорее.

Гоню от себя этот депрессняк. Проблемы надо решать по-одному. И первая сейчас — наполнить желудок, который, видимо, уже думает, что его хозяин сдох. Сил что-то готовить нет. Надеваю пальто, ботинки, поправляю пальцами волосы и выхожу — прогуляюсь до мамы. И поем, и порцию заботы получу.

— Что с тобой, ай бала? — встревоженно вскидывает руки мама, когда видит меня. Неужели, я так плохо выгляжу?

— Голодный, мам. Покормишь?

— Ты пьян, что ли? — смотрит на меня исподлобья.

— Нет, вай. Голодный просто!

— Я что, сына своего не знаю? — упирает руки в бока. — Я этот взгляд с твоей подростковости помню.

— Выпил немного. Повод был. — не собираюсь пререкаться. Ни сил на это нет, ни желания. Ну, расслабился немного, и что? Скоро пятый десяток разменяю, не ребенок. — Ты меня впустишь? Или так и оставишь на пороге стоять?

Она ничего не отвечает, просто отходит в сторону. Радушный прием.

Прохожу сразу на кухню и сажусь на любимое место за овальным столом. Под окном. Поближе к всегда открытой форточке. Мама приходит следом и тоже садится. На кухне она правит, и место у нее соответствующее — у стены, во главе стола.

Полминуты она разглядывает меня своим пронзительным взглядом, как только умеют смотреть мамы.

Насквозь.

— Мам, ты меня покормишь сегодня? — спокойно подвожу её к мысли о главном, а она начинает осуждающе качать головой. — О чем ты задумалась?

— О том, что мало тебе в детстве чапалахов надавала.

— Ты что говоришь? — непонимающе хмурюсь.

Нора заходит на кухню, но мама даже голову не поворачивает. Она проходит к холодильнику, достает помидоры и пару яиц — и идет к раковине. Ну, хоть сестра обо мне думает.

— Ты как таким блаженным вырос, Карен? — продолжает мама. — Или ты думаешь, будешь вести себя, как идиот, а я по головке буду всё время гладить и ошибки твои исправлять?

— Понял, ты не в настроении и решила на мне сорваться. С папой повздорили, что ли?

Смотрю на сестру в поисках понимания — она-то частенько становится крайней, когда мама на нервах — но та даже не поворачивается. Ставит на плиту сковороду, наливает масло. В желудке раздается протяжное урчание — люблю Норину яичницу.

— Я тебе не давала права так со мной разговаривать, Карен джан. Повздорили — не повздорили, это наше с папой дело.

— А ты о сыне думаешь? Хоть понимаешь, как мне сейчас плохо? Я к тебе за поддержкой иду, а ты ругаться начинаешь.

— Как прикрывать свои гулянки, так ты к отцу бежишь за помощью, а как понял, что не прокатило — обо мне вспомнил, сынок? Я этому тебя учила?

Только нотаций мне не хватало, чтобы этот чертов день стал еще лучше.

Смотрю, как Нора накрывает яичницу крышкой и убавляет огонь. Достает из верхнего шкафа тарелку, из выдвижного снизу — приборы. И стоит, все так же спиной, ждет.

— Я тебе один раз скажу, а ты запомни. У меня только одна невестка. Она моя вторая дочка. Ты в ногах у меня валялся, просил ее принять. Я приняла. Полюбила. Я одну мою Ксюшу на десять таких… — Мама замолкает, многозначительно поджав губы. Я понимаю, какое она слово умолчала — никогда она себе не позволяла переходить на грубую лексику. И то, что у нее на глазах моя семья рушится, тоже не стало для мамы поводом отойти от принципов. — Никогда не променяю!

Вот это было больно. Я и сам не собираюсь менять жену ни на кого. Мы помиримся — это дело времени — и всё у нас будет хорошо. Но слышать от мамы, что она не на моей стороне, неприятно.

Желудок снова болезненно тянет. Очень долго, будто на плите не яичница, а хаш, блин. Словно услышав мои мучения, Нора отключает конфорку и начинает накладывать в тарелку еду. Аромат, подхваченный сквозняком из форточки, тут же доходит до меня. Сестра одной рукой берет корзинку с несколькими кусочками серого хлеба, забыв, что я люблю тонкий лаваш, и идет к столу. Я чуть подаюсь назад, чтобы она поставила тарелку.

— Я тебя понял, мам, — говорю, не сводя глаз с дымящейся яичницы с помидорами. — Успокойся, я и сам не собираюсь никого ни на кого менять.

Нора ставит хлебницу и тарелку чуть правее меня и садится рядом. Протягиваю руку, чтобы придвинуть еду поближе, но она оказывается быстрее. Убирает в сторону мою руку, тянет блюдо к себе и, бросив на меня холодный, полный презрения взгляд, начинает есть мою яичницу.

— Твою мать, — вырывается на эмоциях, и я на автомате смотрю виновато на маму. Привычка из детства. При маме, а впоследствии при всех женщинах, я никогда не выражаюсь. Почти. Если не довести…

— Приятного аппетита, Нора джан, — говорит мама, поднимается чинно и медленно — и выходит из кухни.

Изо рта готово вылететь очередное нецензурное определение всего происходящего, но я сдерживаюсь, хоть и очень задет поступком мамы и сестры.

Быстро встаю из-за стола и иду в прихожую — мне здесь не рады, задерживаться нет смысла. Идиот, а я тут отдохнуть пытался. Голова снова дает о себе знать ударами кувалды по черепной коробке.

Звук входящего сообщения раздается вовремя — мне точно надо отвлечься, пока не взорвался. Имя на экране снова напоминает о том, что я всё это время пытаюсь забыть, но я нажимаю, вдруг что-то важное. Просто так Рита бы мне не стала писать.

«Я скучаю, Карен. Хочу тебя увидеть».

Горькая ухмылка искажает рот. Быстро одеваюсь, выхожу из родительского дома, громко хлопнув дверью. Парадокс судьбы, бл*ть. В окружении родни единственная, кто меня на самом деле ждет, это та, кого я вышвырнул, словно мусор, из своей жизни.

* хаш — это армянское блюдо, представляющее из себя наваристый бульон из говяжьих ног и рубца. Готовится на медленном огне примерно 10 часов. И он очень хорош на утро после бурной пьянки.

* чапалах — это пощечина, подзатыльник, шлепок и тому подобное рукоприкладство.

Глава 20

В юности я не хотела замуж, насмотревшись драмы в отношениях родителей.

Я думала о карьере. Была сосредоточена на учебе, как на возможности обрести в будущем прочный фундмент, на котором построю свою жизнь. Распланировала всё тщательно и основательно, не отвлекаясь ни на что, что может мне помешать: прогулки с друзьями, дискотеки, походы, влюбленности — всё прошло мимо меня.

Закончив с отличием русскую школу в Ереване для таких же, как мы с сестрой, детей военнослужащих, я поступила в Российско-Армянский университет, где на первом курсе и познакомилась с Кареном.

И все мои настройки безнадежно сбились.

Мы поженились после второго курса.

Переехали в Россию летом после третьего.

Но, несмотря ни на что, я хотела получить образование — бросать университет не собиралась.

Свекры воспринимали мое решение без энтузиазма: «Зачем это тебе, дочка? Муж есть, скоро дети пойдут, какая учеба?»

Карен был на моей стороне, и в сентябре я продолжила обучение уже здесь. Познакомилась с Ирой — старостой нашей группы, состоявшей к четвертому курсу из семнадцати парней и пяти девушек.

Она сразу разглядела во мне своего человека — такая же прямолинейная, сконцентрированная, серьезная. Катя, Оля и Света дружили между собой, флиртовали с однокурсниками, общались со старостой Ирой «по долгу службы» и первое время смотрели на меня новенькую с неким недоверием.

Но тот факт, что я уже замужем — могу дать непредвзятый совет и не составлю местным красавицам конкуренцию среди парней — со временем притянул и их.

Вот так началось наше с девочками общение, постепенно перешедшее в дружбу. Катя, увлекавшаяся астрологией и смежными с ней неточными науками, шутила, что я стала тем самым пятым элементом, связавшим нашу компанию.

Эфиром, как называют его физики.

Любовью — как считают философы, на которой зиждется этот мир.