Джейн Кренц - Расколотый рай

— Кеньон тоже инвестировал деньги в несколько отцовских проектов.

— Ну и что? Ллойд всю жизнь занимается инвестированием недвижимости. Это его специальность, если хотите. Причем для инвестиций он привлекает деньги своих клиентов. И почти всегда успешно. Я говорила вам, что он распоряжается деньгами, которые оставила мне бабушка. Так вот, несмотря на последний экономический спад, мое состояние существенно увеличилось.

— А я и не говорю, что Кеньон плохой финансист. — Лицо Траска напряглось. — Как раз наоборот. Двенадцать лет назад он пришел к выводу, что из отцовской затеи превратить старый особняк в курортный отель мирового класса ничего не выйдет. И хотел изъять из проекта деньги своих клиентов. Отец собирался этому воспрепятствовать.

— Ллойду приходилось распутывать финансовые ситуации и посложнее. Он занимается этим многие годы и всегда прекрасно ладил с людьми. Я гарантирую вам, что он никогда не решится на убийство человека, который собирался ему в чем-то воспрепятствовать.

Траск умолк, задумчиво созерцая струи фонтана.

— Знаете, — произнес он в конце концов, — самое главное состоит в том, что они были правы. Оба.

— Что значит правы? — удивилась Алекса.

— Прекратив финансовую поддержку отцовского проекта с перестройкой особняка, Кеньон и Гатри оба были правы. Потому что, если бы вовремя не забрали свои деньги, то потеряли бы их обязательно.

Алекса не знала, что сказать, — столько в его голосе было боли и горечи.

— Понимаю, — пробормотала она наконец. Траск поставил ногу на край фонтана и, наклонившись вперед, пристально смотрел на пенящуюся воду.

— Помните, я говорил вам, что мой отец был большой мечтатель?

— Помню.

— Так вот, когда дело доходило до практической реализации, он почти всегда пасовал. Проект перестройки особняка с самого начала был обречен на провал. Там не было достаточного оборотного капитала и вообще все было организовано из рук вон плохо. Но папа не слушал…

Он внезапно замолк и сжал пальцы в кулак.

— Он не слушал ваших доводов? — догадалась Алекса.

— Да. Он был одержим этим проектом и совершенно не видел реальности.

— И вы говорили ему об этом?

— Я спорил с ним до хрипоты. А он упирал на то, что я слишком молод, что мне всего двадцать три года, что я ни черта не понимаю и так далее.

— То есть к вашим советам он так и не прислушался.

Траск медленно повернул голову. В его глазах было столько боли.

— Последний наш разговор был самым тяжелым. Вернее, это была ссора, грубое и неприятное выяснение отношений. Но в этот раз все сложилось много хуже, чем бывало прежде. Много хуже, чем когда я отказался играть за команду колледжа, хуже, чем когда он взял деньги, которые мама откладывала на учебу Натана, и вложил в провальный проект парома.

Алекса молча наблюдала за его лицом.

— В тот вечер я мобилизовал всю свою логику, — тихо продолжил Траск. — Я сказал, что этот проект нас разорит, умолял его законсервировать работы, просил подумать о будущем Натана. Отец пришел в ярость. Он крикнул, что я сопляк и не вижу дальше своего носа. А затем бросил трубку.

— Что значит в тот вечер? — Алекса подалась вперед. — Вы хотите сказать, что разговор у вас с ним был в тот самый вечер, когда он погиб?

Траск прикрыл глаза. Она понимала, что он сказал намного больше, чем намеревался.

— Всего через три часа после того, как я положил телефонную трубку, позвонили из полиции Авалона и сказали, что мой отец сорвался на машине в Авалонский обрыв.

— О, Траск. — Она робко потянулась и коснулась его плеча. — Неудивительно, что вы одержимы манией разгадать эту загадку. Потому что глубоко внутри себя считаете и себя виноватым. Верно?

Его глаза вспыхнули.

— Нет, неверно! Мой отец был убит, и я собираюсь это доказать.

— А сами переживаете, что он, расстроенный ссорой, сел в машину и потом сорвался в обрыв. Вы считаете себя виновным в его гибели.

— Это не так.

— Так, — сказала Алекса. — И поэтому здесь в Авалоне надеетесь найти ответ на вопрос, который мучил вас все эти годы. Стоило ли упрекать себя в гибели отца?

Он молчал.

Алекса схватила его за плечо.

— Послушайте, я вам отвечу. Вы ни в чем не виноваты, я в этом уверена. Но это вовсе не означает, что вина должна быть автоматически перенесена на кого-то другого.

— Я просто хочу докопаться до истины, — твердо произнес он.

— Траск, послушайте меня. Я вас очень хорошо понимаю. Потому что сама среди ночи получила аналогичный звонок и знаю, что это такое.

— Алекса…

Она сильнее напрягла руку.

— Знаете, после гибели отца я долго не могла избавиться от чувства вины. И вина-то была мною придумана какая-то глупая. Глупее быть не может. Я все время думала, что если бы была ласковее и добрее, а еще лучше, если бы я была не дочерью, а сыном, может быть, тогда мой отец проводил дома больше времени. Ему бы не было скучно, и он бы не стал странствовать по свету, снимая на пленку войны, затеянные совершенно чужими ему людьми. И может быть, отца не настигла бы пуля какого-то неизвестного снайпера, который наверняка даже не знал его имени…

Она резко оборвала монолог, а через секунду тихо добавила:

— Вот видите, какие глупости можно напридумывать в юности. Ваши сомнения, конечно, много серьезнее… Но все равно до истины, как вы говорите, вам не докопаться. Потому что это невозможно.

Траск пристально смотрел на нее немигающими глазами.

— А я докажу, что возможно.

— В таком случае, — прошептала она, — желаю вам удачи. Думаю, она вам понадобится.

Повинуясь какому-то странному, незнакомому ей доселе порыву, она приподнялась на цыпочки и легонько погладила губами его губы.

Он не отозвался.

Она сняла руку с его плеча и повернулась лицом к выходу.

— Алекса.

Она оглянулась:

— Что?

— Я не нуждаюсь ни в каком сострадании. Вы поняли?

И пожалуйста, не надо меня жалеть.

Она чувствовала, что он весь напряжен.

— Хорошо. Никакого сострадания и жалости.

— И не надо меня в виде утешения чмокать. Как маленького мальчика, который ободрал коленку. Мне это не нужно.

Она вздрогнула, будто пронзенная электрическим зарядом.

— А что вам нужно, Траск?

Внезапно он сделал два быстрых шага вперед и заключил ее в свои объятия.

— Мне нужно это.

Его губы приблизились к ее губам, неистовые, горячие, требовательные. Поцелуй взорвал ее чувства и потащил в глубь водоворота, который разверзся под ногами.

Ей захотелось вжаться в него, чтобы ощутить этот поцелуй всем естеством.

Она обвила руками его шею и нырнула в водоворот, захлестнувший ее с головой.