Клетка бесприютности - Саша Мельцер

стала спорить. Молча подняла контейнеры в пакете, всучила в руку.

– Поешь, пожалуйста, – попросила она и, сверкнув блестящей упаковкой «Чапман Ред» с вишневым вкусом, пошла к выходу. По нервной походке и общему настрою я понял, что она подождет на улице. Лу бы не ушла с психом, не села бы на такси и не уехала бы. Они никогда не уезжала.

Из контейнера приятно пахло котлетами и жареными на сливочном масле макаронами. Желудок свело приятным от ожидания еды спазмом, в последний раз прием пищи пришелся на вчерашний вечер, и мутить меня могло еще и от голода. Вязко сглотнув, в ординаторской я нашел вилку, – они валялись в ящике, в общей груде столовых приборов, – и отправил в рот долгожданный кусок. Лу готовила вкусно. Так, что хотелось съесть еще больше, даже если желудок уже был переполнен.

– Оставь чуть-чуть! – Виталик, возникший за спиной, хлопнул меня по спине. Я подавился, в уголках глаз выступили слезы, но мучительный кашель все-таки освободил застрявший в горле кусок котлеты.

– Дурак! – рявкнул я, ощущая жар, приливший к щекам. Теперь красными наверняка были не только глаза, еще и морда. – Нахера ты так пугаешь?!

– А я думал, ты соскучился! – Виталька взял вилку и бессовестно залез в мой контейнер, отламывая кусок.

Мне казалось, что Виталька пошел в эту больницу за мной: отец-академик мог найти множество более удачных вариантов для единственного сына. Но друг сам нашел ординатуру, сам устроился в эту же больницу, правда, в отделение кардиологии – он собирался стать первоклассным кардио-хирургом и доктором наук.

– Видел Лукерью, – он примирительно улыбнулся. – Все также предлагает забрать тебя в частную клинику?

– Я отказываюсь, – буркнул я.

– Почему? Гордый?

– Гордый, – я так сжал вилку, что почти ее погнул.

– Ну и дурак.

– Значит, гордый дурак! – я зло подвинул ему контейнер, аппетит испортился, и даже от запаха котлет больше не хотелось есть. – Чего тебе надо? Отец за тебя тоже особо не хлопочет, ты сам сюда устроился.

– Просто тебе деньги нужны. А я не особо нуждаюсь.

Виталька ковырнул раны, ударил в самое больное. Я закрыл глаза. Денег сильно не хватало, отец пилил – каждый вечер я возвращался домой со смены, а он монотонным бубнежом присаживался на уши. Особой болью, такой ноющей, как в зубах, отзывалось и то, что к нему стала подключаться и мать. Это предательство – внезапное, сильное, как из ниоткуда, подкосило меня и дальнейшую уверенность. Хотелось съехать с сыном. Но пока я не определился, что было сильнее – чувство ущемленной гордости или желание денег.

– Не дрейфь, – Виталик принялся за вторую нетронутую котлету. – Есть вариант подзаработать.

– Серьезно? Законный?

– Медицинский, – он рассмеялся. – Короче, я видел, что можно уехать по контракту работать. Врачей остро не хватает. На Крайнем Севере там, на Таймыре. А там вообще ледоколы ходят, им тоже врачи нужны… Платят реально хорошо. Всех берут.

– У меня Лу, – машинально сказал я, а потом опомнился: – И сын.

Виталька пожал плечами.

– Подумай, никто ж никого не гонит. Ординатуру все равно надо закончить… А там видно будет. Прикинь, батя так прижмет, что помчишь?

– Он уже, – я понуро запустил пальцы в волосы, чуть сжав их, – Домой вообще неохота. Хоть еще на сутки оставайся.

Но на сутки остаться не дали: Инесса Валерьевна меня передала Лу почти в руки, вытолкав из больницы и не велев появляться до второго января. Тридцатое декабря было в самом разгаре – многокилометровые московские пробки; люди, сновавшие по магазинам за подарками; свежий морозный воздух. В кроссовках снова стало холодно, но гордость в схватке с разумом откровенно побеждала.

Лу стояла на крыльце – она давно докурила, пальцы покраснели от кусавшего их мороза, но она ждала. Приобняв ее со спины, я мягко коснулся губами замерзшей щеки и прошептал в ухо, что готов ехать домой. Она смешно, но словно болезненно сощурилась, повернулась ко мне и застегнула пуховик до подбородка в незатейливой заботе.

– Отметим этот Новый год вместе? – предложила она, спускаясь по скользкому крыльцу. Оберегая от падения, я придерживал ее за тонкую талию, скрытую под зимним шерстяным пальто.

– Боюсь, не получится, – я покачал головой. – Но можем встретиться сразу после двенадцати.

Лу наверняка расстроилась, но пыталась не подавать вида. В этом была она – все переживала тайком, прятала под броней негативные чувства, боялась, что за них ее могут разлюбить. Я бы обрадовался, оттолкни меня она сейчас, разозлись она, выскажи мне все. Но она согласилась на встречу после двенадцати и спустилась к белому «Порше», принадлежавшему ее матери. Мы изредка ездили на нем по городу, когда автомобиль не пригождался старшему поколению.

Сев на пассажирское, я привалился головой к стеклу. Мороз взбодрил, но машина еще не остыла после прошлой поездки, и печка заработала сразу, наполняя салон теплом и уютом. На «Порше» ездили редко – салон до сих пор пах кожей и новьем. Лу выехала с небольшой парковки у больницы.

– Довезу тебя до дома, – объявила она, почти выключая радио. Боковым зрением я наблюдал за ней, и видел. как волнительно ей было вести машину. Она постоянно вытягивалась чуть вперед, впиваясь внимательным взглядом в дорогу; ее пальцы крепко стискивали руль; а острый запах волнения и нервозности разносился по машине вместе с кожей.

Дотянувшись, я положил ладонь ей на бедро, чуть сжав, а она от поддерживающего жеста вздрогнула и резко глянула на меня, затормозив на желтом. Раздалось недовольное гудение сзади – нервный водитель точно хотел проехать последним перед загоревшимся красным.

– Прости, – я убрал руку. – Хотел тебя поддержать.

– Просто не ожидала, – она смутилась, потупила взгляд. Светофор не планировал менять цвет, и Лу потянулась ко мне, сжав руку покрепче. – Это было неожиданно, но приятно.

– Расслабься. Ты отлично водишь, – я мельком глянул на красный сигнал, пока тянулся к Лу, чтобы ее поцеловать.

– Ну если ты так считаешь, – она очаровательно улыбнулась и, стоило светофору мигнуть зеленым, нажала на газ. Я телом чувствовал, душой чувствовал, как в ней прибавилось уверенности – она все еще крепко держалась за руль, но уже не так нервно и отчаянно. Лу почему-то всем мои слова воспринимала за исконно-верную истину, и это не могло не льстить.

От больницы до дома было не так далеко, но я успел прикорнуть, пока мы стояли в московских предновогодних пробках. Лу даже