Брак и злоба - Триша Вольф

— Я понесу тебя, — предупреждает он.

Горловые стоны становятся все громче, неприятно нагревая мою кожу, а затем воздух разрывает женский крик. Я не могу различить, это крик боли или удовольствия, но решаю, что не хочу выяснять разницу.

— Я ухожу. — Я задираю юбку еще выше, возвращаясь к лестнице.

Люциан двигается быстро. Я вскрикиваю, когда он хватает меня за юбку и разворачивает к себе. Его голубые глаза яростно сверкают в свете бра, когда он срывается с места и перекидывает меня через плечо.

Ярость и смущение заливают мое лицо. Я впиваюсь ногтями в его спину, но сомневаюсь, что он что-то чувствует сквозь смокинг и свою тефлоновую кожу.

— Поставь меня…

— Тихо, — рычит он. — Ты не должна ничего делать, кроме как заткнуться.

Как долго мы здесь пробудем? Насколько ужасным это будет? Я не успеваю принять решение, как мы входим в винный погреб, и звуки доносятся отовсюду. Ловким движением он подхватывает меня на руки и опускает мои ноги на цементный пол.

Мерцание свечей отражается от темных стен. Я смотрю на грудь Люциана, не желая поворачиваться. Я чувствую движение за спиной, слышу скрежет цепей, и моя плоть сжимается. Осторожно он проводит рукой по моему плечу и постепенно фиксирует ее на моей шеи сзади. Я поднимаю взгляд, и он смотрит на меня сверху вниз, тени отбрасывают на его закрытое маской лицо чудовищные черты.

Не подготовившись, он притягивает меня к себе и поворачивает так, что моя спина оказывается вровень с его твердым телом.

Мне следовало закрыть глаза.

Зрелище, представшее передо мной, леденит кровь. Я буквально чувствую, как тепло уходит с моего лица, оставляя тело холодным, а легкие лишенными воздуха. Голова слабеет, а от внезапного прикосновения рта Люциана к моему уху по внутренней поверхности бедер пробегает дрожь.

— Дыши, — приказывает он. Я втягиваю воздух, и на языке ощущается резкий вкус земли, вина и крови.

Винный погреб, судя по его рассказу, вполне мог бы быть катакомбами. Вдоль стен, где должны быть винные стеллажи, стоят клетки и решетки. С потолка свисают цепи. Пыточные устройства с ограничителями расположены среди винных бочек в качестве декораций, а сами люди — живое искусство, выписанное прямо из недр ада.

Мой взгляд останавливается на женщине, связанной веревкой. Плетеный жгут опутывает ее тело, она висит в воздухе, ее груди ударяются о крепления, ноги согнуты, а ступни расположены возле задницы, обнажая ее перед толпой зрителей. Мужчина в черном кожаном костюме хлещет ее киску флоггером, и стоны, которые я слышала раньше, — это ее сладострастные звуки.

По всему подвалу расставлены другие подобные изваяния — мужчины, прикованные к решеткам, женщины, использующие различные приспособления для причинения боли и удовольствия, — и все это сливается воедино, пока мне не начинает казаться, что я проваливаюсь сквозь пол.

Затем хрипловатый голос Люциана проносится по моему телу.

— Когда Элеанор взяла власть в свои руки, она отменила ритуал погребения Эрасто. Она сочла его… архаичным. Вместо этого, по ее словам, она посчитала, что в организации и так достаточно смертей в течение года, поэтому ей захотелось устроить ночь девиантных удовольствий, чтобы напомнить людям, как нужно жить.

Я с усилием сглатываю.

— Все участвуют? — Тепло тела Люциана — это печь по сравнению со спертым, холодным воздухом подвала, и без моего разрешения мое тело прижимается к нему, ища тепла. Я чувствую, как он напрягается, и тут же пытаюсь отстраниться. Его рука обхватывает мою талию и прижимает меня к себе.

— Только по приглашениям, — говорит он. — Для избранных.

Я вспоминаю, как он узнал пароль, который должен был дать охраннику.

— Ты участвуешь? — Мне не нравится, что я выгляжу ревнивой, что в моем слабом тоне звучат нотки обвинения. Я не испытываю к этому мужчине ничего, кроме отвращения, и все же мысль о том, чтобы разделить его со связанной женщиной, вызывает у меня пульсацию негодования.

Меня не должны заставлять выходить замуж за мужчину только для того, чтобы он делал все, что ему заблагорассудится, хотя я и знаю, что таков путь этой жизни. И все же это унизительно и.… я даже не знаю, что я чувствую. У меня сейчас слишком много эмоций, и я плохо соображаю.

Наконец он отвечает.

— Я не участвую.

— Но нам разрешили пройти…

— Потому что Элеанор считает, что моя репутация предполагает, что мне понравится определенная… индульгенция. — В его голосе слышится нотка горечи, но я не настаиваю.

— Ладно. Ты высказал свою точку зрения, — говорю я, пытаясь отодвинуться от него, но безуспешно. Его рука словно железные тиски. — Я хочу уйти.

— И в чем же дело? — Я качаю головой, отрывая взгляд от женщины, которую пороли.

— В том, что мы живем в коварном и темном мире. Что наш мир — это изнанка. Я не знаю, что все в этом мире такие же извращенцы и силачи, как и ты.

— Все происходит по обоюдному согласию, — возражает он.

— Ты привел меня сюда против моей воли, — отвечаю я.

— И ты позволила мне это. — Я в замешательстве нахмурила брови и уставилась в пол, не желая больше пытаться его переубедить.

Я не могу держать его руки на своем теле и его слова в своей голове и находиться в этой комнате. Во мне разгорается беспокойство, и я стаскиваю его руку, лежащую на моем бедре.

— Отпусти меня. — Его рука неподвижна. Но когда его пальцы освобождают мой бок, чтобы сомкнуться вокруг моей руки, мое сердце трепещет от пустоты. Он выходит из-за моей спины, наши руки соединены, и он тянет меня через проход в подвал.

Чем дальше мы идем, тем темнее становится в комнате, и каждый шаг отдается в моем позвоночнике гулким предупреждением. Развратное действо главной комнаты осталось позади, и я с содроганием понимаю, что мы совсем одни.

— Люциан, я не хочу быть здесь. — Когда он наконец останавливается и поворачивается в мою сторону, я вижу только его черный смокинг от Армани, тату на его руках и шее и эти напряженные глаза, буравящие меня из-за его дьявольской маски. Человек, о котором я ничего не знаю, с репутацией, открывающей ему доступ в секс-подземелья пыток и извращений.

И я наедине с ним.

Пальцы по-прежнему обвивают мои, он притягивает меня ближе, а затем прижимает спиной к решетке вдоль стены. Холодное железо вгрызается в открытую кожу. Если он нападет на меня, попытается причинить мне боль… Мои руки сами собой формируют когти. Если единственное, на что я смогу напасть, — это на