Искусство непослушания - Аля Корс

из театра, он был в смокинге, она — в вечернем платье. Они не смотрели в камеру, они смотрели друг на друга и смеялись над какой-то своей шуткой. В их взглядах была та самая смесь страсти, нежности и полного понимания, которая и есть любовь.

Он вошёл в кабинет, увидел её с рамкой в руках.

— Решила заменить мою историю на свою? — пошутил он.

— Нет, — улыбнулась она. — Решила их объединить. Наша общая история только начинается. И ей нужно достойное место.

Он подошёл, обнял её сзади и посмотрел на фотографию.

— Да, — согласился он. — Ты права. Это самое важное. Не тайна. А история.

Они стояли так, глядя на своё отражение в тёмном окне, за которым спал их сад. Их двое. таких разных — он, строгий и упорядоченный, она, яркая и спонтанная. Но вместе они были целыми. Их история не была сказкой. Она была настоящей. Со скандалами, слезами, спорами из-за свитеров и кризисами. Но она была их историей. И это было главным.

КОНЕЦ

Эпилог

Три года спустя

Дождь стучал по стеклянной крыше оранжереи, выстроенной в дальнем углу сада. Уютный, барабанящий ритм, сливающийся с тихим перезвоном фарфоровых чашек. В огромном оранжевом кресле-ладоне, ставшем уже семейной реликвией, полулежала Вероника. На её коленках, уткнувшись носом в её мягкий свитер (уже не розовый, а цвета морской волны), сладко посапывала двухгодовалая Анна. Светлые кудри девочки разлетелись по маминой груди, как солнечные зайчики даже в этот пасмурный день.

Александр стоял у стола с чайником, с невероятной концентрацией пытаясь налить кипяток, не разбудив дочь. Его движения, обычно такие резкие и уверенные в кабинете, здесь были плавными, почти невесомыми. Он поймал взгляд Вероники и сделал комично-виноватое лицо, когда чашка громко звякнула о блюдце. Анна всхлипнула во сне, и они оба замерли, как преступники. Девочка сладко чмокнула губами и погрузилась обратно в сон.

— Пронесло, — прошептал Александр, ставя перед Вероникой чашку с идеально заваренным чаем. — Операция «Чай для героической матери» завершена успешно.

— Ты бы мог тиранить акционеров и поменьше шуметь на кухне, — улыбнулась Вероника, принимая чашку. Её взгляд скользнул по его руке. На солидных, привыкших держать бразды правления пальцах, рядом с дорогими часами, красовался яркий пластиковый браслетик, склеенный из разноцветных бусин. Подарок Анны. Он никогда его не снимал.

Три года. Пролетели как один насыщенный, сумасшедший, прекрасный день. Дом, который когда-то казался лишь мечтой, теперь был наполнен жизнью до краёв. В кабинете Александра на полке стояли не только финансовые отчёты, но и глиняная свинка, слепленная Анной в детском саду. На холодильнике висел график дежурств по мытью посуды, который Вероника составляла с серьёзностью стратегического плана. А в гостиной, рядом с бронзовым хамелеоном, на самом видном месте стояла та самая фотография из театра. История, которую они написали вместе.

Их роман перестал быть темой для сплетен. Стал фактом. Этапом. Сначала про них писали как о «скандальной паре», потом как о «крепком союзе», а теперь в деловых журналах выходили профильные статьи о том, как тандем Орлова и Колесниковой вывел компанию на новый уровень социальной ответственности. Вероника не просто «спасла репутацию» — она изменила саму философию гиганта, сделав прозрачность и человечность его конкурентным преимуществом.

Александр сел в своё кресло напротив, откинулся на спинку и с наслаждением выдохнул. Сегодня была суббота. Его священный день, когда он запрещалл обсуждать работу. Телефон лежал в другом конце дома, в ящике стола, который Вероника в шутку называла «камерой хранения для стресса».

— Папа приедет к ужину, — сказала Вероника, прерывая его молчаливое блаженство. — Привёз Ане новые книжки. И, кажется, опять инструменты. На этот раз он решил, что ей пора учиться выжигать по дереву.

Александр закатил глаза, но в уголках его губ играла улыбка. Иван Сергеевич стал частым и желанным гостем. Их отношения из напряжённого перемирия превратились в тёплую, полную подначек дружбу. Они могли часами спорить о политике, а потом вместе азартно чинить сломанную кукольную коляску для Анны.

— Ладно, с выжигателем я ещё могу смириться. Главное, чтобы не привёз опять того живого цыплёнка, — проворчал Александр, с ужасом вспоминая «пасхальный сюрприз» двухлетней давности. — Моё сердце, да и ковёр в прихожей, ещё не оправились.

Вероника рассмеялась, и смех её был тихим, счастливым. Она посмотрела на спящую дочь, на мужа, на свой сад за стеклом, по которому струился дождь. Это был тот самый мир, за который они сражались. Не идеальный, не застывший. Живой. С дурацкими подарками деда, с шумом, с беспорядком, с любовью.

— Знаешь, о чём я думаю? — тихо сказала она.

— О том, что пора бы уже эту оранжевую лапу выкинуть наконец? — пошутил он.

— Нет. Я думаю о том, что Алёна была не совсем не права.

Он насторожился,подняв бровь.

— Она говорила, что ты не вынесешь привязанности. Что это для тебя слабость, — продолжила Вероника, глядя на него. — А посмотри сейчас. Ты несешь на руках спящего ребёнка, пьёшь чай в кресле-руке и носишь браслет из розовых бусин. И выглядишь при этом абсолютно счастливым.

Александр помолчал, его взгляд стал мягким. Он посмотрел на Анну, потом на Веронику.

— Она была права только в одном. Привязанность — это слабость. Но только если ты боишься её. А если принимаешь… она становится самой большой силой. Я не стал слабее, Вероника. Я стал… другим. Более живым.

Он встал, подошёл к ней, наклонился и поцеловал её в макушку, а потом нежно коснулся губами лба спящей дочери.

— Это лучшее, что со мной случилось. Лучше любой сделки. Лучше любой победы.

Он выпрямился и посмотрел на дождь за окном.

— Ладно, хватит сантиментов. Раз дед везёт книжки, надо срочно достроить тот кукольный домик. А то опять будет читать нотации о мужской ответственности.

Вероника смотрела, как он уходит в свою мастерскую — бывшую гардеробную, которую он собственными руками переоборудовал в столярную. Он теперь с упоением мастерил игрушки для Анны, и это зрелище — могущественный Орлов, сосредоточенно выпиливающий лобзиком окна для кукольного домика — всегда вызывало у неё приступ нежности.

Анна во сне улыбнулась. Вероника прижалась щекой к её мягким волосам, закрыла глаза и слушала. Стук дождя по стеклу. Ровное дыхание дочери. И доносящийся из мастерской мерный скрип пилы. Это была музыка её жизни. Не идеальная, не похожая на ту, что она