Измена. Верну тебя, жена - Ира Орлова

её, переспал … с Катей, — рвёт меня на куски. Тошнота подкатывает сильнее, горькая, едкая, и я сглатываю, чтобы не блевануть прямо тут.

Да моя Анька и рядом с ней не стояла. Чистая, порядочная, знающая себе цену. Она бы никогда не опустилась до подобного. А уж стоит представить, как ее трахал Виктор… Лучше бы она не говорила, что ночами меня представляла, потому что я теперь представляю ее исключительно рядом с вонючим, потнючим, обрюзглым стариком.

Катя открывает глаза, мутные и покрасневшие, и тянется ко мне. Её холодные пальцы касаются моей кожи, вызывая отвращение, как прикосновение паука.

— Тём… доброе утро, — бормочет она хриплым голосом, пытаясь улыбнуться, но криво размазанная помада уродует ее лицо еще больше.

— Отвали! — рычу я, резко отшатываюсь и вскакиваю с кровати. — Одевайся и убирайся отсюда сейчас же!

Она медленно садится, щурится, будто пытается понять, что происходит, но я вижу в её глазах растерянность, страх и обиду.

— Тём, ты чего? — шепчет она растерянно. — У нас же всё было, неужели ты не помнишь? Мы были вместе, как раньше, ты хотел меня…

— Да пошла ты со своим «всё было»! — хрипло выкрикиваю я, шагнув к ней, и в глазах темнеет от злости. — Я не помню ничего и знать не хочу! Я не верю тебе, слышишь? Не мог я этого сделать, не мог!

Она пытается встать, простыня падает на пол, обнажая её тело, и я отворачиваюсь, меня больше не привлекает она, не возбуждает. Я не хочу её видеть, не хочу её слов, лжи. Шатаясь, хватаю Катину куртку, платье, лифчик — всё, что валяется по полу, сгребаю в комок и швыряю ей в лицо.

— Забирай свои вещи и убирайся! — ору я. Куртка падает на кровать, платье цепляется за её руку, и она вздрагивает, смотрит на меня, глаза блестят, как будто в них слёзы, но мне плевать.. — Вон отсюда! Или я тебя собственными руками выкину!

Широко распахиваю дверь, петли громко скрипят, впуская в комнату поток холодного воздуха с лестничной клетки. Стою в дверном проёме, тяжело дышу, сжимая кулаки так, что костяшки белеют, и смотрю, как Катя поспешно собирает вещи, прижимая их к груди.

Она смотрит на меня, губы дрожат, глаза блестят от слёз, но мне уже все равно на её боль. Я хочу, чтобы она исчезла, чтобы забрала с собой всю ту грязь, что оставила на моей коже, в моей душе.

Катя проходит мимо, не решаясь взглянуть мне в лицо, а я захлопываю дверь, как только она переступает порог. Комната погружается в оглушительную тишину, и я стою, прислонившись лбом к холодной двери, чувствуя, как меня трясёт от мерзости и бессилия.

Что я натворил… Как я мог допустить такое? Я променял всё самое дорогое, что у меня было, на дешёвый, грязный суррогат. Я предал единственного человека, который был способен любить меня настоящего — со всеми слабостями и недостатками. Я потерял Аню. И это мой приговор.

Глава 21 АНЯ

Набираю номер Ольги. И слышу только длинные, бесконечные гудки, как тоскливый вой ветра за окном, она не берёт, и я швыряю телефон на стол — он падает, стукается об угол с глухим звуком, экран мигает, гаснет.

Я сползаю на стул, закрываю лицо руками — горячими, мокрыми от слёз, пальцы дрожат. Голова кружится, горло дерёт, как будто я наглоталась песка, жар лезет под кожу, как пламя, что лижет сухую траву, и я понимаю — это высокая температура, что валит меня с ног после этого кошмара, что разорвал мою жизнь на куски.

Тянусь к телефону снова, пальцы дрожат, экран плывёт перед глазами, буквы сливаются, и я набираю Елену Павловну. Гудок, второй, и её голос — спокойный, чуть суховатый, как всегда — отвечает:

— Аня, что у вас там?

— Елена Павловна, — шепчу я, голос хрипит, тонет в горле, как в болоте, и я сглатываю, чтобы не закашляться, горло жжёт, как раскалённый уголь. — Я болею, температура… Не могу с Максом сама… Побудьте с ним ещё, пожалуйста.

Она выдыхает:

— Боже, Аня, конечно, побуду. Ты чай с мёдом пей, горло полощи. И пусть Артём за тобой ухаживает, скажи ему, чтоб не отлынивал.

Её слова — как нож в сердце, что ковыряет свежую рану, и я чувствую, как горячие, горькие слёзы снова жгут глаза,но держу их, стискиваю зубы, чтобы не выдать себя.

— Да… конечно… — бормочу я, голос дрожит, но я не могу сказать ей правду — не сейчас, не так. — Спасибо.

Кладу трубку, телефон падает на колени, шлёпается на диван, и я ложусь, сворачиваюсь клубком, закрываю глаза. Жар лезет в голову, тело ломит, как после побоев, кости ноют, кожа горит, и я проваливаюсь в тяжёлый, липкий сон, где ЕГО лицо — хмурое, виноватое — мелькает перед глазами, как призрак, что не уходит.

Просыпаюсь от резкого звонка в дверь. Вздрагиваю, сердце колотится, бьётся в рёбра, как птица в клетке — он? Пусть только посмеет вернуться!

Встаю, шатаясь, цепляюсь за стену, пальцы скользят по холодным, шершавым обоям, иду к двери, открываю — на пороге Ольга, взгляд встревоженный.

— Ань, ты чего трубку не берёшь? Позвонила и пропала! Я тебе перезванивала, как ненормальная, тыщу раз, чуть с ума не сошла! — говорит она, шагает внутрь, хватает меня за плечи, её руки тёплые, но я вздрагиваю, кожа горит под её пальцами. — Господи, да ты вся горишь! Что с тобой?

— Болею… — шепчу, голос срывается, хрипит, как у старухи, дохожу до дивана и буквально валюсь на него, ноги подгибаются, словно ватные.

Она садится рядом, трогает мой лоб, ладонь холодная, как лёд, и хмурится.

— У тебя жар, Ань, ты вся пылаешь. Где Артём? Почему он тебя одну оставил в таком состоянии? — спрашивает она, её голос мягкий, но в нём уже проступает недовольство.

Слёзы рвутся наружу, горячие, едкие, жгут щёки, и я не могу их держать — рассказываю всё. Как он пришёл утром, растрёпанный, вонючий, с красными глазами, как признался, что был с другой, той, которую он хочет, как лепетал про «наваждение», что «она ему не нужна», как я выгнала его, швыряла в него кружку и сахарницу, хлопнула дверью так, что стёкла ходуном в рамах.