Падший шут - Девни Перри

Деревья вокруг здания клуба стали выше, их ветви оголились, а листья рассыпались по покрытым снегом корням. Еще больше скелетов. Сколько раз меня рвало на эти деревья после того, как я слишком много выпил? Скольких женщин я привел в рощу для быстрого траха?

Это были хорошие времена, верно?

Все окна были заколочены изнутри. Это была задача, которую Дэш, Эмметт и я выполнили после того, как Цыгане распались. Прибивать листы фанеры было все равно что забивать гвозди в мой собственный гроб. Но я сделал это с закрытым ртом, потому что так решило братство.

Входные двери были заперты на толстую цепь и висячий замок. У меня был ключ. Я мог войти внутрь.

Но там было бы еще пустее, чем в моем доме. В последний раз, когда мы заходили сюда, запах беспокоил меня больше всего. Вместо кожи и табака здесь пахло пылью и гнилостным, спертым воздухом.

Запах мертвых воспоминаний.

Что мне делать? Тишина. Пустая, давящая тишина.

Здесь не было ответов.

Меня бесило, что я точно знал, где их найду.

— Сукин сын. — Я развернул грузовик и направил его шины в противоположный конец города. Каждая клеточка моего тела, казалось, дрожала по мере того, как я подъезжал все ближе и ближе к дому Кэсс, пока мои мышцы практически не начали вибрировать.

Ее улица была не такой темной, как моя, сочетание фонарей на крыльце и рождественских украшений, все еще свисающих с карнизов. Они освещали ее район мягким желтым светом. Одной из приятных особенностей грузовика старой модели, такого как мой, было то, что можно было выключить фары, тогда как в более новых моделях все работало на автоматическом управлении. Я выключил свои фары и подъехал к подъездной дорожке Кэсс, припарковавшись у тротуара.

Часы на приборной панели показывали, что было чуть больше полуночи. Без сомнения, ее отец пристрелит меня, если узнает, что я был здесь в этот час. Поэтому как можно тише я заглушил двигатель грузовика и открыл дверь, закрыв ее с приглушенным щелчком. Затем я пересек лужайку, мерзлая трава хрустела под моими ботинками. Добравшись до дома, я медленно двинулся вдоль стены к самому дальнему углу.

Затем я достал свой телефон и отправил сообщение на номер, который запомнил несколько месяцев назад, но так и не набрал.

Я снаружи.

Как только оно было отправлено, я постучал костяшками пальцев по ее окну.

Мгновение спустя зажегся свет, затем зашуршали занавески, когда она отдернула их. Несмотря на отяжелевшие веки, лицо Кэсс было хмурым. Ее волосы были собраны в конский хвост, и она была одета в бледно-серую пижаму, рукава которой были такими длинными, что доходили до кончиков пальцев.

Со своего места под ней я мог видеть только живот. Там был мой ребенок. Это девочка.

Зачем я здесь?

Кэсс отперла окно и распахнула его.

— Уже полночь.

— Прости.

Кэсс вздохнула.

— Чего ты хочешь, Лео?

— Я не знаю, — признался я. Я действительно, по-настоящему не знал, почему не мог оставить ее в покое.

— Входная дверь. — Она указала в ту сторону. — И тихо, пожалуйста.

Я кивнул, когда она закрыла окно, затем направился к парадному входу. К тому времени, как я добрался до крыльца, она уже открыла дверь. Я снял ботинки, оставив их снаружи. Они промерзнут, но я ни в коем случае не хотел рисковать разбудить ее родителей.

Мы молча, медленно прошли по коридору к ее спальне. Когда я вошел внутрь, она закрыла за мной дверь и подошла к краю кровати.

Я подошел к ее столу, сел на стул и наклонился вперед, опираясь на локти.

— Как твое лицо? — спросила она.

— Болит.

— Хорошо.

— Ты, наверное, даже не представляешь, как тебе повезло, что у тебя есть папа, который сделал это для тебя.

— Представляю. Я точно знаю, как мне повезло.

Я встретил взгляд этих карамельных глаз и утонул. Протянула бы она руку, чтобы вытащить меня на поверхность?

— Я чувствую себя потерянным.

Что она сделала, чтобы заслужить мои признания? Но я был здесь и швырял ими в нее, как конфетами на параде.

Кэсс поерзала на кровати, пряча ноги под пушистое одеяло. Затем взяла подушку и прижала ее к груди, когда легла. Но ее глаза не отрывались от моих. Она просто устраивалась поудобнее, чтобы слушать.

— Клуб… долгое время был моим миром. Мы расформировали его, и я ненавидел каждую секунду. Это не то, о чем я когда-либо кому-либо говорил. Я голосовал за это, потому что так было лучше для моих братьев. Но я этого не хотел.

— На что это было похоже? Клуб?

— Семья. Связь. Мы работали вместе. Мы сражались вместе. — Мы убивали вместе.

— С кем ты сражался? С Воинами?

Я кивнул.

— Иногда. Не всегда.

Клуб был вовлечен в ряд незаконных действий. Наиболее прибыльной и опасной была защита наркоторговцев. Мы занимались частной охраной нескольких местных предприятий, в основном действуя как местные головорезы. И был подпольный бойцовский ринг, который теперь был не чем иным, как боксерским клубом при одном из местных спортзалов. Слишком банально, на мой вкус.

— Почему вы сражались?

— Простой ответ? Ради средств к существованию и образа жизни. Деньги. Власть.

Ее лоб наморщился, и на лице появилось любопытство.

Поэтому я продолжил, прежде чем она успела задать вопросы, на которые я не стал бы отвечать.

— Мы были по одну сторону закона. Ты выросла здесь. Я уверен, что ты слышала слухи на протяжении многих лет. — Большинство из которых были чушью, но в их основе была доля правды. — Мы не были хорошими людьми.

— Ты был преступником.

— Да. — Не было смысла скрывать от нее правду. Она заслуживала знать. — Я совершал поступки, которыми не горжусь. Я совершал поступки, которыми горжусь, но которые привели бы меня в тюрьму.

— Ты когда-нибудь причинял боль невинному человеку?

— Нет. — Ничего похожего на похищение, которое произошло с ней.

Возможно, именно поэтому мы оправдывали свои действия. Убийцы, убивавшие других убийц. Воры, крадущие у других воров. У каждого человека, за которым я охотился, было столько же крови на руках, сколько и у меня.

— Не все братья, вероятно, могут так сказать. Мы не были бойскаутами.

— Но ты никогда не причинял вреда невинным.

— Насколько я знаю, нет.

— Хорошо, — сказала она. — Ты скучаешь по этому? По преступлениям?

— Нет.

— Тебе не хватает духа товарищества.

— И я скучаю по Дрейвену. — Еще одно признание. Я скучал