Брат моего парня - Виктория Вашингтон

напряжена.

— И ты решила ехать одна, мокрая до костей? — спросил Коул медленно. — Гениально.

— Не твоё дело, — повторила я.

— Если бы ты попала в больницу, — процедил он, — это как раз стало бы моим делом.

От него исходил ровный, почти опасный голос, от которого по коже побежали мурашки.

— Я нормально себя чувствую, — выдавила я. — Хватит.

Он замолчал. Но тишина была не легче.

Через секунду он сказал:

— Куда вести?

Я повернулась к нему.

— На остановку.

— Нет.

— Коул…

— Я отвезу тебя туда, где у тебя назначено собеседование. Ты не войдёшь в здание мокрой и дрожащей, как будто тебя только что вытащили из бассейна. У тебя есть шанс — не собираюсь смотреть, как ты его проваливаешь.

Я медленно выдохнула.

— Ты не знаешь, где это.

Он повернул руль, будто ему не нужны были координаты.

— Узнаю от тебя.

Он ждал.

Я чувствовала, что проигрываю.

И всё же сказала:

— Адрес в телефоне.

— Отлично. Дай его мне.

— Нет.

Он усмехнулся. Низко.

— Тогда диктуй.

И я поняла, что выбора у меня больше нет.

Потому что рядом сидел человек, который всегда добивается своего.

И — к своему ужасу — тот, кому я этот ответ всё равно дала бы.

Я продиктовала адрес медленно, будто каждое слово было чем-то личным, чем я делиться не собиралась. Коул слушал так внимательно, что на секунду мне даже стало не по себе — он будто записывал не цифры, а сам факт моего выбора, будто это имело значение.

Когда я закончила, он кивнул едва заметно и переключил передачу мягким, точным движением. Машина ускорилась почти бесшумно.

— Далеко, — сказал он.

— Знаю.

— Это не просто «далеко». Это… на другом конце города.

— Можешь не заморачиваться и высадить меня на остановке..

Он бросил короткий взгляд, острый, как скальпель, но мои слова проигнорировал:

— Чтобы никто не узнал?

— Чтобы твоя семья не решила, что я хочу откусить кусок от их приличного имени, — сказала я сдержанно. — Чтобы никто не подумал, что я использую Кая. Чтобы не говорили, что мне кто-то помог. И чтобы… — я чуть замялась, — чтобы ваша семья не возомнила, что я пытаюсь стать частью бизнеса, круга, сферы влияния. Чем дальше — тем лучше.

Несколько секунд он молчал. Просто смотрел перед собой. Но от этого молчания становилось жарче, чем от его слов.

— Неплохой ход, — сказал он наконец.

Я чуть повернулась к нему, удивившись.

Он продолжил, не глядя на меня:

— Далеко, значит меньше шансов, что кто-то из «наших» увидит. Меньше поводов для сплетен. Меньше точек давления. Ты выбрала работу, о которой никто не догадается. Никаких пересечений с семьёй.

Он усмехнулся — коротко, холодно.

— На самом деле это умнее, чем всё, что делает половина студентов, мечтающих подлизаться к чужой фамилии.

— Я не подлизываюсь, — резко сказала я.

Дождь стучал по стеклу ровно, почти гипнотически. Салон был тёплым, но от его присутствия снова побежали мурашки.

— Мне просто нужна работа, — сказала я тише. — И мне не нужно, чтобы ваша семья… осуждала. Или обсуждала. Или вмешивалась.

Он посмотрел на меня боковым зрением — так, будто пробовал слова на вкус, прежде чем сказать.

— Им не понравится, — произнёс он хрипло.

Я напряглась.

Он добавил:

— Им никогда не нравится, когда люди из… других сред пытаются жить честно. Они предпочитают, чтобы вы либо тонули, либо цеплялись за них. Любой самостоятельный шаг — уже почти оскорбление.

Я опустила взгляд на свои руки, всё ещё сжимающие папку.

— Вот почему я выбрала работу далеко. Чтобы никто из вас не подумал, что я пытаюсь воспользоваться ситуацией.

Он медленно выдохнул — долгим, почти раздражённым выдохом.

— Ты единственная, кто имеет отношение к семье и вообще не пытается воспользоваться ситуацией.

Я моргнула.

Он продолжил, уже жёстче, чтобы скрыть оттенок эмоции:

— Ты не просила денег. Не просила связей. Не пыталась пролезть через Кая. Не устраивала драм. Только работала. Училась. Грызла гранит, пока остальные грызли друг друга. И да, тебе трудно. Но ты всё равно идёшь сама.

Он повернул голову, и его взгляд на секунду задержался на мне чуть дольше, чем позволяла логика.

— Это вызывает уважение, — сказал он тихо.

Я замерла.

Он так говорил, будто вырывал признание у самого себя. Будто эти слова были запрещены — особенно для меня, особенно из его уст. И они никак не клеились с тем, что сейчас происходило в университете. А вдруг все-таки….

И как бы я ни старалась не показывать, что это что-то значит… что-то дрогнуло внутри. Невероятно тонко. Почти больно.

Машина свернула на нужную улицу. Дождь ударил сильнее, стёкла завибрировали.

— Минуты три, — сказал он. — И ты будешь там.

— Спасибо, — выдохнула я.

— Не благодари, — сказал Коул хмуро. — Только не промокай больше до состояния утонувшего котёнка. У меня аллергия на глупые поступки.

Я тихо фыркнула.

Он это услышал.

И впервые за весь день угол его губ дрогнул — почти улыбка, но слишком хищная, чтобы быть доброй.

Три минуты тянулись медленно, как натянутая нить, готовая лопнуть в любой момент.

И всё это время он смотрел вперёд, но чувствовалось — он чувствует каждый мой вздох.

И это делало воздух между нами таким плотным, будто в этой машине едва хватало места на двоих.

14

Машина плавно замедлилась и остановилась у тротуара. Дождь всё ещё лил стеной, будто хотел смыть весь город до основания. Сквозь стекло слышался гул капель — ровный, почти гипнотический.

Я почувствовала, как замерло внутреннее пространство машины. Будто сейчас что-то должно прозвучать. Но никто не говорил.

Коул заглушил двигатель. Рука осталась на ключе чуть дольше, чем нужно. Ненавязчивая, почти случайная пауза.

— Приехали, — сказал он наконец. Просто констатация факта, но в его голосе было что-то странно плотное.

Я посмотрела на дверцу — будто в ней был выход на другую планету.

— Да, — ответила я.

Пальцы легли на ручку, но я не спешила её нажимать. В салоне было чересчур тепло. Чересчур тихо. Чересчур… опасно для мыслей. А там, за дверью, — мокрый асфальт, собеседование и ещё одна битва, в которой мне предстоит выиграть в одиночку.

Я всё-таки нажала на ручку. Дверь приоткрылась, пропуская холодный поток воздуха.

— Рэн, — сказал он.

Я замерла. Не обернулась — просто осталась сидеть, наполовину повернувшись к выходу.

— Что? — спросила я.

Коул не сразу ответил.

— Если тебя там будут прессовать, — произнёс он низко, — не позволяй им вести себя как с мусором. Ты идёшь туда не за подачкой. Слышишь?

Его голос… не был резким. Не был