Ольга Дрёмова - Иллюзия любви. Сломанные крылья

— В общем-то, это было бы справедливо, — не смущаясь её тона, Тополь несколько раз кивнул и, сложив все украшения в заранее приготовленный пакетик, аккуратно убрал их к себе в карман. — Наверное, так и следовало бы поступить, но, как говорится, в любом деле существуют определённые издержки, так что будем считать, что ты ничего мне не должна.

— Твоя щедрость не знает границ.

— Неужели ты действительно думаешь, что твои булавочные уколы хоть сколько-нибудь меня задевают? — Правый уголок губ Тополя плавно скользнул вниз. — Я пришёл уладить свои имущественные интересы, и, не сомневайся, я их улажу. А если ты рассчитываешь таким образом вывести меня из себя и заставить совершить в твою сторону красивый жест, то глубоко заблуждаешься: я буду поступать так, чтобы были соблюдены мои интересы, и мне откровенно наплевать на твои ужимки.

Отвернувшись от Надежды, словно полностью потеряв интерес к её особе, Тополь принялся вновь перебирать свои вещи, что-то укладывая на дно огромной коробки, а что-то на время отодвигая в сторону.

Низенький, щуплый, узкокостный, Тополь отнюдь не являлся ни красавцем, ни даже просто симпатичным мужчиной. Черты его лица были мелкими, будто нарисованными наспех. Близко посаженные глаза не спасал даже глубокий синий цвет: маленькие, бегающие, они походили на две кляксы неопределённого оттенка, спрятавшиеся под густыми ресницами и такими же густыми бровями.

Пожалуй, самой красивой чертой лица Леонида были губы. Яркие, с чётким контуром, они по праву могли бы стать украшением, если бы не дурная привычка владельца постоянно растягивать их в стороны, опуская уголки книзу. Вытягиваясь в узкую длинную полоску, губы теряли свой сочный цвет и изумительно правильную форму и становились похожими на светло-розовую изоляционную ленту с растрескавшимися поперечными насечками.

Надежда вглядывалась в медлительно-неторопливые жесты бывшего мужа, человека, два года назад представлявшегося ей чуть ли не Богом, и не могла понять, отчего она не сумела рассмотреть раньше, насколько он жалок и противен. Вспоминая, как она могла часами любоваться его тонкими пальцами рук, казавшимися ей тогда музыкальными и необыкновенно изящными, Надя вглядывалась в тощие длинные фаланги, местами поросшие тёмным пухом реденьких волосиков и обтянутые молочно-белой, по-женски прозрачной кожей, и чувствовала, как в ней постепенно нарастает отвращение буквально ко всему, что её связывало с этим человеком.

— Я надеюсь, что наша сегодняшняя встреча с тобой — последняя, — чувствуя, как к горлу подкатывает самая настоящая тошнота, Надежда с трудом сглотнула.

— Взаимно… — не зная, что делать с громоздкой коробкой из-под обуви, занимающей слишком много свободного места, Тополь в нерешительности замер над своими несметными сокровищами.

— Думаю, излишне говорить, что я буду против встреч моего сына с таким отцом, как ты, — с вызовом произнесла Надежда. — Такой папаша, как ты…

— Честно говоря, меня самого не прельщает весьма сомнительное удовольствие вытирать сопли, менять мокрые штаны и агукать с ребёнком, толком не соображающим, кем ты ему приходишься. — Тополь запустил в наэлектризованные кручёные ниточки волос свои длинные пальцы. — Когда придёт время, я встречусь с мальчиком, независимо от того, захочется тебе этого или нет, но это будет не сейчас, и не через год-два, а годам к четырнадцати. Кстати, у тебя не найдётся лишней сумки, только побольше, чтобы уместились мои новые зимние сапоги?

— Твоё общение с Сёмой должно ограничиться выплатой алиментов, и только! — игнорируя вопрос о сумке, Надежда посмотрела на мужа в упор. — Это моё единственное требование. Ты можешь взять из дома всё, что тебе захочется, любую вещь, но к Сёмушке не смей подходить даже на пушечный выстрел. Сделай милость, забудь, что у тебя вообще есть сын. Пусть у него не будет отца, зато будет мать, которая станет любить его за двоих.

— Честно говоря, меня от твоей высокой патетики мутит, — Тополь сморщился и приложил ладонь ко лбу. — Ты же знаешь, я поступлю так, как мне будет удобно, и плевать мне на все твои требования, вместе взятые. Кстати, относительно алиментов. В нашем гуманном государстве существует масса замечательных законов, о которых ты, по всей вероятности, знаешь далеко не всё.

— Что ещё за законы? — напряглась Надежда.

— Лояльных законов в нашей стране масса, но один из них особенно хорош! — Тополь широко растянул губы и с умилением, граничащим с жалостью, посмотрел на встревоженное лицо своей бывшей жены. — Понимаешь ли, — светло-розовая полоска губ стала почти белой, — если родитель заботился о ребёнке, а выплата алиментов — это, несомненно, акт родительской заботы, — брови Леонида описали приличную дугу, — то по достижении любимым чадом возраста совершеннолетия недееспособный родитель имеет право в свою очередь тоже подать на алименты, но уже пожизненные.

— Подожди… — перед глазами Надежды вдруг заплясали огромные золотисто-синие круги. — Уж не хочешь ли ты сказать…

— Именно, — не дожидаясь окончания фразы, кивнул Тополь.

— Какая же ты мразь, Тополь… — прошептала Надежда и тут же почувствовала, как её горло сжалось от спазма. — Семёну нет ещё и двух. Это же дикость…

— За всё надо платить, милая, — философски изрёк Леонид. — Это ведь не я побежал подавать на развод и не я затеял всю эту мутотень с исполнительным листом, так чего ж ты хочешь? Как говорится, за что боролась… Так что относительно сумочки? Ты поищешь?

Внезапно Надежда почувствовала, что у неё из-под ног уходит земля.

— Ты этого не сделаешь.

— Сделаю. И мы оба это знаем.

— Ты страшный человек, Тополь! Неужели для тебя нет ничего святого? — В голосе Надежды послышалась паника.

— Святое? — задумался на мгновение Тополь. — Святое — это я и всё, что связано с моей бесценной жизнью, а всё остальное — бульон из-под яиц, заправленный шелухой от семечек.

— Что ты хочешь? — стараясь сохранять внешнее спокойствие, Надежда вскинула на мужа глаза и тут же почувствовала, что виски и переносицу залило нестерпимо горячей болью. — Что ты хочешь в обмен на то, чтобы ты ушёл из нашей с Семёном жизни навсегда?

— А ты как думаешь? — вопросом на вопрос ответил он.

— Какие у меня будут гарантии, что в один прекрасный день ты снова не появишься на пороге нашего дома?

— Никаких. Отозвав исполнительный лист, ты можешь быть уверенной только в том, что в будущем я не смогу иметь материальных претензий к твоему ребёнку, а во всём остальном… — Тополь развёл руками.

— И ты думаешь, я соглашусь?