Ольга Дрёмова - Иллюзия любви. Сломанные крылья

— Ваша материнская любовь делает вас слепой! Когда-нибудь вы будете кусать локти и жалеть о том, что не захотели услышать моих сегодняшних слов, — с отчаянием выговорила воспитательница.

— Этого не будет никогда! — в сердцах отрезала Надежда. — И вообще, по какому праву вы вмешиваетесь в то, что вас не касается?

— Пока я работаю в этой школе, меня напрямую касается судьба каждого ребёнка, который здесь учится, — с достоинством произнесла пожилая женщина.

— Я вам обещаю, что работать тут вам осталось совсем недолго. Через две недели вашей ноги не будет в этом учебном заведении, или я буду не я!

Обдав воспитательницу недобрым холодным взглядом, Надежда, не прощаясь, вышла из класса, а ровно через четырнадцать дней, в пятницу, двадцать пятого октября тысяча девятьсот восемьдесят пятого года, специальным приказом из роно заслуженный воспитатель со всеми почестями была отправлена на заслуженный отдых.

— Особенно мне хотелось бы похвалить Тополя Семёна! — классная руководительница обвела взглядом всех родителей и улыбнулась Надежде, гордо восседающей за первой партой центрального ряда. — Вы знаете, Сёмушка — удивительный ребёнок: отзывчивый, тонкий, чрезвычайно внимательный и исключительно воспитанный мальчик: никогда не откажется исполнить просьбу учителя, всегда подаст руку, выходя из троллейбуса, поможет донести тетрадки из учительской…

— Еврейские штучки! — сидящая за последней партой мамочка наклонилась к уху своей соседки. — Наши-то, русские, дурачьё, а этот с самого детства знает, кому улыбнуться, а кому протянуть ручку.

— Может, конечно, и так, но только Надежда никогда глаз не прячет, уселась впереди и плечи расправила. А мы с тобой каждое собрание не знаем, куда со стыда деться и в какой угол забиться. Пусть её Сёмка и не отличник, но троек у него отродясь не было, а у моего не то что тройки, двойки в четверти вырисовываются.

— Зато твой Витька без двойного дна.

— А толку-то что? — не удержавшись, мать Виктора перешла с шёпота на голос.

— А то, что в тихом омуте черти водятся!

— Я попрошу потише на последних партах! — учительница постучала карандашом по столу и бросила укоризненный взгляд на громко перешёптывающуюся парочку.

— Ты чего к Надькиному парню прицепилась? Завидуешь? — не отрывая глаз от доски, тихо произнесла мать Виктора.

— Да чему завидовать? Мой Димка ничуть не хуже, просто этот наловчился мозолить глаза учителям, а мой — нет.

— Почему — нет, и твой умеет, — хмыкнула мать Виктора. — Только у твоего дневник весь красный от замечаний, а у Тополя — от благодарностей.

— Значит, с вопросом о проездных на январь мы с вами решили. Те, кому нужны билеты, должны сдать деньги до двадцать четвёртого декабря, — учительница взяла в руки распухший от вложенных бумажек ежедневник и поставила напротив очередной записи галочку. — Теперь давайте поговорим вот о чём. В ближайшую субботу — она последняя в этой учебной четверти — во всех классах будут проводиться генеральные уборки. Мне бы хотелось узнать, кто из родителей сможет принять участие в этом мероприятии?

Моментально все разговоры в кабинете стихли, и три десятка взрослых дяденек и тётенек, сидящих парами, как по команде опустили глаза и начали внимательно изучать послания своих дорогих наследников на крышках ученических столов.

— Насколько я понимаю, добровольцев нет? — обводя взглядом вмиг присмиревших родителей, учительница невольно усмехнулась и подумала о том, что большие мальчики и девочки нисколько не отличаются от своих детей, буквально прилипающих к партам в тот момент, когда ручка учителя начинает медленно ползти по списку фамилий, выискивая подходящую жертву.

— Елена Владимировна! К сожалению, в эту субботу я работаю и не смогу подойти в школу, но я не отказываюсь помочь классу, — голос Надежды прозвучал среди повисшей тишины необычайно громко и уверенно. — Давайте я возьму шторы и постираю их, только скажите, к которому числу их нужно вернуть.

— Вот это здорово, спасибо вам огромное, Надежда Фёдоровна! — обрадовалась классная руководительница. — Как хорошо, что у меня всегда есть человек, на которого я могу положиться! Тогда завтра я попрошу их снять и пришлю вам вместе с Семёном, хорошо? Или ему будет тяжело нести?

— Что вы, Елена Викторовна, он же мужчина, пусть привыкает! — гордо произнесла Надежда.

— О, видела? Опять она самая хорошая! Это любой бы сумел: запихнул линялые тряпки в машину — и всё, в ус не дуй, — едва слышно прошептала мать Димы. — А нас сейчас припашут или линолеум содой оттирать, или шкафы двигать. Умеет же Надька вовремя подсуетиться!

— А тебе кто мешал?

— Да я рта не успела раскрыть.

— В следующий раз пошустрее раскрывай, — прыснула в кулак мать Виктора.

— Желающих помочь больше нет? — учительница обвела взглядом застывшие фигуры родителей, мечтающих чудом проскочить сквозь сети обязательной трудовой повинности. — Очень жаль, что вы такие неактивные. Если бы все были, как Надежда Фёдоровна с Семёном, стало бы значительно легче. Ну что ж, тогда мне самой придётся назначать тех, кто будет обязан подойти в школу в эту субботу к двум часам дня…

Собрание растянулось почти на два часа, и когда родители стали небольшими группками выходить из кабинета в коридор, на круглом циферблате, висящем над дверью, стрелки показывали четверть девятого. На улице уже совсем стемнело, и в мутных чернилах огромных школьных окон отражался только яркий электрический свет ламп под потолком да белёсые проёмы немых дверей, запертых школьным сторожем на ночь.

— Ну что, получила очередную порцию тихой радости? — Наталья достала из сумки вязаный шарф и принялась наматывать его на шею. — Обидно, слов нет: мы с Олегом и Димкой собирались двадцать девятого поехать к моим, поздравить с наступающим, а теперь я даже не знаю, удастся или нет. Во сколько ещё это всё закончится, неизвестно. Если к двум приходить, часа два-три проволынят, да плюс час пойти домой покушать и переодеться. А какой смысл выезжать в шесть вечера?

— Отказалась бы, сказала, что не можешь, — Ира открыла молнию сумки и стала искать на дне перчатки.

— Ну да, попробуй откажись после Надькиного выступления! — Наталья обречённо махнула рукой.

— Да, Надюха молодец, нечего сказать, голова у неё соображает, как всё политбюро, вместе взятое. Да где же они есть-то? — Ира остановилась у подоконника, поставила на него сумку и принялась перетряхивать её содержимое более основательно. — Вроде бы здесь были. Наташ, ты моих перчаток случайно не видела? Может, я их на парте оставила?