Развод. Пусть горят мосты (СИ) - Бестужева Стася

Хочется солгать. Защитить. Сказать, что она неправильно поняла. Но я не могу лгать своему ребенку.

– Да, – отвечаю тихо. – Правда.

Она кивает, словно подтверждая свои догадки.

– Я так и думала. Она сегодня... странно себя вела. Как будто знала о нас больше, чем должна знать папина коллега. И папа... он смотрел на нее так, как раньше смотрел на тебя.

Моя двенадцатилетняя дочь. Такая взрослая, такая проницательная. В этот момент я ненавижу Павла за то, что ей приходится через это проходить.

– Мне жаль, что ты это услышала, – говорю я, гладя её по волосам. – Взрослые иногда делают... глупости. Причиняют друг другу боль.

– Вы разведетесь? – спрашивает она прямо.

– Вероятно, да, – отвечаю честно. – Но это не меняет того, что мы оба любим вас с Даниилом больше всего на свете.

– Папа хочет, чтобы мы жили с ним, – говорит она, и это не вопрос. – Он сегодня спрашивал, нравится ли нам его новая квартира. Говорил, что там есть комнаты для нас. И что в его районе хорошая школа.

Новая квартира? Комнаты для детей? Он уже всё спланировал, даже не обсудив со мной.

– Ника, послушай, – я беру её за плечи, смотрю в глаза. – Никто не может заставить тебя жить там, где ты не хочешь. Ни я, ни папа. Когда придет время, тебя спросят, с кем ты хочешь остаться. И любой твой выбор будет правильным.

– А если я хочу остаться с тобой? – спрашивает она, и в её голосе слышится страх. – Папа не рассердится?

– Может и рассердиться, – отвечаю честно. – Но это не твоя вина. Никогда не будет твоей виной.

Она прижимается ко мне, обнимает крепко-крепко. Я чувствую, как она дрожит.

– Мам, – шепчет она мне в плечо, – Даниил не понимает, что происходит. Он думает, что Вероника просто папина подруга. Что мы все будем дружить.

– Я знаю, солнышко. Он еще маленький.

– Он сказал... – она запинается, – он сказал, что хочет, чтобы Вероника жила с нами. Потому что с ней весело, и она не устает, как ты.

Каждое слово как нож в сердце. Павел настраивает против меня даже восьмилетнего ребенка.

– Это нормально, – говорю я, скрывая боль. – Даниил видит только веселую часть. Парки, мороженое, игры. Он не понимает, что за этим стоит.

Ника отстраняется, смотрит на меня серьезно:

– Я не хочу, чтобы она была моей мачехой. Никогда.

– Ника, – я осторожно подбираю слова, – что бы ни случилось между мной и папой, он всегда будет твоим отцом. И если в его жизни появляется другая женщина... это не значит, что он любит тебя меньше.

– Знаю, – кивает она. – Но я не буду называть её «мамой». Никогда. И не позволю Даниилу.

В её словах столько решимости, что я не знаю, плакать мне или гордиться. Моя девочка встаёт на защиту нашей семьи, когда её отец разрушает её изнутри.

– Никому не нужно никого называть мамой, – говорю я, обнимая её. – А теперь ложись спать. Завтра важный день.

Она устраивается в кровати, я укрываю её одеялом, целую в лоб.

– Мам, – окликает она, когда я уже у двери. – Папа сегодня говорил по телефону. Думал, что я не слышу. Он сказал кому-то, что «документы почти готовы» и что «она ничего не получит». О чём он говорил?

Холод пробегает по спине. Павел продолжает свои махинации с имуществом, готовясь оставить меня ни с чем.

– Не беспокойся об этом, – улыбаюсь я. – Взрослые проблемы.

Она кивает, но я вижу, что не убедила её. Моя дочь слишком умна, чтобы не понимать, что происходит.

Выхожу из её комнаты, тихо закрываю дверь. В коридоре темно, только полоска света из-под двери нашей с Павлом спальни. Он ещё не спит. Вероятно, разговаривает с Вероникой, рассказывает, как прошёл день, планирует следующие шаги.

Глава 15

Пластиковый стаканчик с кофе согревает ладони. За окном кафе – дождь, серый, унылый, словно вторящий моему настроению. Посетителей мало… пара студентов в углу, уткнувшихся в ноутбуки, да пожилая женщина с книгой у окна. Я нервно поглядываю на часы. Максим опаздывает, что ему несвойственно.

Это была его идея – встретиться за пределами больницы, "на нейтральной территории", как он выразился. После того, как я рассказала ему о ночном разговоре с Никой, о планах Павла насчет "новой квартиры с комнатами для детей", Максим настоял на серьезном разговоре.

Звякает колокольчик над дверью. Максим входит, встряхивая мокрый зонт. Его взгляд сразу находит меня, и он улыбается – тепло, ободряюще. В больнице я привыкла видеть его в хирургическом костюме или белом халате, сейчас же, в темно-синем свитере и джинсах, он выглядит моложе, менее официально.

– Прости за опоздание, – говорит он, садясь напротив. – Полина забыла учебник, пришлось возвращаться.

– Ничего, – улыбаюсь я. – Как она?

– Нервничает из-за конкурса по скрипке на следующей неделе. Практикуется до мозолей на пальцах.

Его глаза теплеют, когда он говорит о дочери. Эта любовь, безусловная, глубокая, заставляет меня вспомнить, как Павел говорил о наших детях в начале – с той же нежностью, с тем же обожанием. Когда это изменилось? Когда дети стали для него просто продолжением его имиджа успешного человека, а не самостоятельными личностями с потребностями и чувствами?

Максим заказывает себе эспрессо, потом снова поворачивается ко мне:

– Как прошло утро? Павел все еще дома?

– Уехал рано, – отвечаю я, размешивая сахар. – Сказал, что у него важная встреча в Москве, вернется поздно. Странно...

– Что странно?

– Раньше он всегда сообщал подробности. С кем встреча, о чем, когда вернется точно. А сейчас – словно отчитался по минимуму и исчез.

Максим задумчиво смотрит в окно, будто выбирая слова.

– Лена, я пригласил тебя не просто так, – говорит он наконец. – Мне кажется, ты не до конца понимаешь, во что ввязываешься.

– О чем ты?

– О разводе с человеком вроде Павла.

Его тон становится серьезнее. Даже мрачнее. Словно он говорит не о бракоразводном процессе, а о войне.

– Я прошел через это, – продолжает он, не дожидаясь моего вопроса. – Пять лет назад. Когда Полине было шесть.

Я удивленно поднимаю брови. Максим никогда не говорил о своем разводе. Я знала, что он воспитывает дочь один, но детали всегда оставались за кадром.

– Ее мать, Алина, была... сложным человеком, – он делает паузу, подбирая слова. – Эгоцентричная, привыкшая получать все, что хочет. Когда я сказал, что больше не могу так жить, она обезумела. Не от горя – от ярости, что я осмелился уйти первым.

История звучит пугающе знакомо. Только в моем случае роли поменялись – это Павел не может смириться с мыслью, что я увидела его насквозь.

– Она превратила развод в войну, – продолжает Максим, глядя в чашку с кофе. – Распускала слухи в больнице, где я тогда работал. Говорила всем, что я алкоголик, что срываюсь на Полине. Подала заявление в опеку. Пыталась отсудить все имущество. Задействовала своего отца – влиятельного человека в определенных кругах.

– И что ты сделал? – спрашиваю я, чувствуя, как сжимается горло.

– Сначала растерялся. Не ожидал такой подлости. Пытался решить мирно, шел на уступки... – он горько усмехается. – Это была моя главная ошибка. Чем больше я уступал, тем агрессивнее она становилась.

Официантка приносит его эспрессо. Максим делает глоток, затем смотрит мне прямо в глаза:

– А потом я нашел хорошего адвоката. Женщину, которая сама прошла через абьюзивные отношения и знала все уловки. Она открыла мне глаза на то, что происходит. Сказала, что я имею дело не с бывшей женой, а с противником, готовым на все. И что единственный способ защитить себя и Полину – это играть на опережение.

– Что ты имеешь в виду?

– Документировать все. Каждый разговор. Каждую угрозу. Каждый случай манипуляции ребенком, и я тебе не просто так дал контакт Анны Громовой. Она лучший семейный адвокат, которого я знаю. Если кто и сможет защитить тебя от Павла, то она.

– Спасибо, – говорю я. – Хотя, честно говоря, я надеялась, что Павел одумается...