Сопротивляться бессмысленно - Юлия Резник

спустя пару секунд к нему присоединились мы с отцом, погруженные в разговор, а потому не сразу сориентировавшиеся в ситуации.

На дороге лежала девушка. Рядом с ней валялись сумочка и разбитый вдребезги телефон. Она всё ещё дышала. Бледная. Молодая. Очень молодая. Я бросился к ней, тогда как невменяемый Солодов остался стоять в стороне.

— Леш, перестань. Ее нельзя трогать. Помощь уже едет, — вразумлял отец. Я немного пришел в себя, кивнул. И только когда эта самая помощь приехала, понял, что мы с отцом по-разному понимаем, кому нужно помогать. Нет, девушку, конечно, забрали. И даже отвезли в лучшую клинику. А дальше началось форменное безумие. Вместо Солодова менты загребли какого-то левого чувака, с которым тот под шумок поменялся местами.

— Что за херня?! — взорвался я. — Он же вёл машину!

Отец подошёл, аккуратно, без нажима произнеся:

— Леш, громкость убавь, ага? Мы не можем себе позволить скандала.

— Он чуть не убил человека!

— Но не убил же. — Голос отца звучал, как всегда, спокойно. — Нам сейчас не нужна шумиха. Если Валеру сольют, неизвестно, кого поставят на его место, сечешь? И потом… Всё ведь под контролем. Успокойся.

Я тогда не ответил. Не знал, что сказать. Молчал и смотрел, как захлопывается дверь скорой. А когда весь этот ужас закончился, и мы вернулись в машину, не выдержал:

— Я не понимаю, бать… Как ты можешь?

Отец поморщился:

— Так и могу. Мир несправедлив, Лёш. Желаю тебе поскорей избавиться от иллюзий.

— А если я не хочу? — просипел, дернув кадыком.

— Ну, тогда завязывай с бизнесом, для которого ты, очевидно, не приспособлен, и дуй в пэпээсники делать этот мир лучше.

В пэпээсники я не пошел. С высшим юридическим меня только так загребли на должность попрестижнее. С тех самых пор вот уже десять лет я пытаюсь сделать этот мир лучше, да, сведя почти на нет все контакты с семьей.

— Лёша, сынок… — мама в отчаянии хватает меня за руку. — Ваш конфликт с папой слишком затянулся, тебе не кажется? Десять лет как один миг пролетели. А мы не молодеем. Нет, не подумай только… Я не оправдываю то, что сделал твой отец. Но ты пойми, Лёш… Он посвятил этому делу всю свою жизнь, начиная его с нуля. Он хотел, чтобы тебе было легче. Чтобы ты не пробивался, как он сам. Чтобы у тебя всё было по факту. И когда случилась та авария… Он не смог всё это потерять.

— А я смог, — хриплю. — Я-то смог.

Мама делает шаг ко мне. Осторожно. Словно я — дикий зверь, которого она боялась спугнуть.

— И я уважаю тебя за это. Я тобой горжусь. И отец тоже, просто он никогда этого не признает.

— Да уж.

— Но мы тебя любим. Ты понимаешь? Скучаем. Каждый день. Папа только делает вид, что ему всё равно. Но я-то знаю, как нелегко ему это дается. Пойми ты, он же все это делал для нас. Для семьи… А какой в этом смысл теперь? Вашей вражде нужно положить конец. Ты всем все доказал…

— Ну, что доказал, мам?

— Что ты лучше. Благороднее! Человечнее. А теперь, что уж, давай, возвращайся. Ты же и сам понимаешь, что работа в полиции — это совсем не твой уровень…

Мама смотрит на меня долго. А потом делает то, чего я совсем не ожидал. Обнимает. А я не отстраняюсь. Не в силах. Потому что, чёрт возьми, это мама, и я ее люблю. Медленно, скованно я поднимаю руку и поглаживаю её по плечу.

Конечно, она торопит события! Еще как… В конце концов, ничего не изменилось. Я не готов. Не потому что не хочу наладить отношения. А потому что не умею — делать вид, что ничего не было. Тот случай не вымарать из летописи нашей жизни. Я не могу забыть, как однажды мы с отцом оказались не просто в сложной ситуации. А в ситуации, когда возникло стойкое ощущение, что мы с ним — по разные стороны не только закона, но и понятия «человек». Что у нас с ним абсолютно разные ценности. И вот это — не вычеркнешь, пусть я уже достаточно повзрослел, чтобы не бросаться из крайности в крайность. В конце концов, не только сильные мира сего идут на компромиссы и сделки с совестью. Сколько их в моей работе? Я сам всё чаще оказываюсь на краю. Ловлю себя на том, что принимаю не идеальные решения, а тупо выбираю лучшие из худших. Что где-то промолчал, где-то махнул рукой, где-то спустил на тормозах, потому что знал — система сожрёт, а толку не будет. Где-то — прикрыл. Где-то — надавил. И каждый раз это казалось временным компромиссом. А потом вдруг оглядываешься — и понимаешь, что из этих уступок складывается твоя жизнь. Так что… Мы все торгуемся с совестью, да. Даже когда говорим, что нет. Отец просто делал это на более высоком уровне. С другими ставками и другими последствиями. Я — на улицах. Он — на несколько ступеней выше. Но двигает нами примерно одно и то же… Может, именно это больше всего и бесит — осознание, что я не так уж от него отличаюсь.

— Давай сейчас не будем об этом. Я отойду. У меня серьезный разговор со Светкой.

Глава 11

Сабина

Меня раздирает от любопытства. Любопытство вперемешку со странной, пекущей в груди ревностью.

Ладно. Не вперемешку. Ревности всё же больше. Колющей… Ядовитой. Она медленно поднимается от солнечного сплетения к горлу и, кажется, вот-вот прорвётся наружу криком. И главное — у меня нет на неё ни прав, ни причин. Ну, то есть… объективно — нет. А по ощущениям — совершенно другое дело.

Интересно, что их связывает? Как вообще простой опер, пусть даже с майорскими погонами на плечах, мог познакомиться с дамочкой вроде этой? Наверное, она брала у него интервью о каком-нибудь громком деле. И с тех пор они поддерживают отношения. Иначе как еще объяснить фото, на котором Казанцева буквально повисла на моем Леше, и вот… другое. Где он ей улыбается во весь рот, придерживая широкой ладонью за поясницу, словно они добрые приятели или любовники?

Прокручиваю ее ленту снова. И снова. Замираю на последнем кадре. Багиров снят в профиль. Казанцева его сфоткала исподтишка, это ясно. Но тошно мне как раз таки от того, что она уловила в этом кадре ту версию Алексея Багирова, которую я не знаю. Со мной он как будто