Виктория Клейтон Виктория Клейтон - Дом подруги

С нетерпением жду от тебя письма.

По-прежнему твой верный друг

Я прочитала это письмо раз… другой… Что было дальше, не помню. По-моему, я закричала. Я была зла… так зла, как ни разу в жизни. Убила бы их, если бы это было в моих силах!

Как она могла?! Как могла леди Барт написать мне такое письмо?! Сейчас я ненавидела ее. Мне хотелось ударить ее… причинить ей такую же боль, как она причинила мне.

Итак, леди Барт, значившая для меня больше, чем мои собственные родители, которую я любила и уважала, отказалась от меня. Ее письмо дышало холодом. Каждая фраза в нем говорила о том, что она поверила миссис Стадли-Хедлэм. Она писала, что продолжает считать меня другом… но я не верила этому. С этого дня я перестала для нее существовать.

Маленькие, украшенные эмалью часы, стоявшие на столике возле моей постели, — подарок леди Барт — пробили девять. У меня промелькнула лихорадочная мысль разбить заодно и часы, но я отбросила ее, решив, что это глупо и к тому же отдает дешевой мелодрамой. Мимо двери гулко протопали ноги — обитательницы колледжа спешили на обед. Только теперь я почувствовала, что замерзла как собака. К тому же у меня пересохло в горле. А вот есть не хотелось совершенно. Я зажгла газовую плитку и поставила чайник, решив сварить себе кофе. Потом еще раз перечитала письмо.

После этого мне пришло в голову позвонить Каролине Протеро. Как-то раз я заехала в больницу, куда ее поместили. Имею ли я право просить ее об этом? Не будет ли это жестоко по отношению к Каролине — писать совершенно чужому человеку, касаясь таких интимных подробностей ее супружеской жизни, о которых не всегда рассказывают даже близкой подруге? Остыв немного, я постепенно начала понимать, что если хочу добиться справедливости, то действовать нужно с величайшей осмотрительностью. К тому же через пару минут должен был начаться семинар. Пропустить его я просто не имела права, хотя голова у меня раскалывалась от боли. Да и вообще для меня же было лучше заняться чем-то другим.

Пять дней пролетели быстро — я слушала лекции, ходила на семинары и даже написала вполне приличное эссе о творчестве Джона Донна. Побывала в кино — одна из моих приятельниц предложила посмотреть Войну и мир. Ездила в Крайстчерч — на вечер с коктейлями и в театр Шелдона — на поэтический утренник. Пообедала с Питером Холденби в Митре. Кстати, Питер был единственным мужчиной в Оксфорде, а может быть, и вообще, который мне действительно нравился. Он посвятил себя изучению истории Средних веков, к тому же был довольно красив. Особенно хороши были большие синие глаза с длинными ресницами и шапка вьющихся волос. Худощавый и не слишком высокий, Питер казался очень хрупким. Этим он в основном был обязан своей походке — высоко вскинув голову и оттопырив локти, Питер к тому же по балетному выворачивал ноги, словно солист в Лебедином озере. Он предпочитал шелковые рубашки, а ботинки ему шили на заказ в Лондоне. Он прекрасно играл на рояле и обожал возиться в саду. Мне нравилось проводить с ним время — с Питером всегда было весело, он знал кучу интересных вещей, он был добр и к тому же любил красивые вещи.

Дважды он приглашал меня провести уикенд с его родителями. Отец Питера был епископом — один из тех скучноватых, немногословных людей, которых никогда почему-то не замечают, — а мать, неизвестно почему решившая, что брак со священнослужителем вознес ее на недосягаемую высоту, буквально из кожи лезла вон, чтобы доказать, что она достойна этого. Несмотря на возраст, непомерную тучность и скверный характер, она сохранила еще остатки былой красоты — той самой, что унаследовал ее сын — только, в отличие от него, была особой властной и напрочь лишенной каких-либо эмоций.

Приглашая меня туда в первый раз, Питер объяснил, что хотя от таких родителей можно запросто тронуться умом, зато дом, где они живут, хорош до такой степени, что заставил бы любого сноба позеленеть от зависти. И он оказался прав — выстроенный из красного кирпича особняк семнадцатого века и в самом деле был невероятно красив и к тому же дошел до нашего времени без каких бы то ни было изменений, если не считать, конечно, появления нескольких туалетов и ванной, а также электричества.

После обеда в Митре я рассказала Питеру обо всем — и о том, что случилось во время злополучной вечеринки у Джонсонов, и о письме леди Барт. Вообще-то я не собиралась откровенничать, но с ним было так легко и приятно, что я сама не заметила, как принялась плакаться ему в жилетку. Собственно говоря, я умолчала только об одном — что Хью, благополучно спугнув Банни, провел эту ночь со мной. В душе моей клокотала жгучая злоба. Может быть, поэтому я была искренне удивлена, заметив, что сидевший напротив Питер едва сдерживает смех. Оборвав рассказ на полуслове, я обиженно нахмурилась.

— Ради бога, прости, Диана! — задыхаясь от хохота, пробулькал он. — Конечно, я понимаю, как тебе обидно. Ужасно, когда тебя несправедливо обвиняют, согласен. Но неужели ты не видишь, что вся эта история смахивает на забавный фарс? А эта Стадли-Хедлэм… знаешь, я просто без ума от таких женщин! Вышла замуж из-за денег и, конечно, готова перегрызть глотку всякому, кто посмеет покуситься на то, что она привыкла считать своим. Репутация и положение в свете — вот что для нее главное. Ни глубоких мыслей, ни нежных чувств, ни благородных побуждений такие дамы обычно не знают. Поэтому она без зазрения совести повесила на тебя свои грехи, и если ты воображаешь, что теперь она лишится сна, можешь смело забыть об этом.

— Приятно сознавать, что хотя бы одного человека эта клевета привела в веселое расположение духа, — с кислым видом пробормотала я, пока Питер, приложив салфетку к губам, прилагал невероятные усилия, чтобы не рассмеяться.

— Да, конечно… ну, а теперь послушай меня, дорогая Диана. Послушайся моего совета, Диана, это действительно важно. Хотя бы держись так, словно тебе все равно… вот как я. Боже тебя упаси выдать себя — не подлизывайся, но и не позволяй себе быть злопамятной, любая злобная выходка с твоей стороны — и все догадаются, что удар попал в цель. Главное помни, что думают о тебе те, кто тебя любит, а на остальных плевать. Не стоит устраивать шум из-за всякой ерунды.

Разговор с Питером оказался очень полезным. Сознание собственной невиновности удержало меня от унизительных попыток оправдаться или что-то доказать. Все, о чем говорилось в письме миссис С-Х, было ложью, и я это знала. Теперь я от души смеялась, вспоминая Банни и миссис Стадли-Хедлэм. Мне было все равно, что они думают обо мне. Но леди Барт — другое дело. Я привыкла дорожить ее мнением, и теперь мне было больно думать, что она меня презирает. Однако обида была еще слишком свежа, и поэтому я пришла к мысли, что самым разумным с моей стороны будет воздержаться от каких-либо объяснений. Поколебавшись немного, я написала леди Барт письмо.